"Амос Оз. На этой недоброй земле" - читать интересную книгу автора

воды из канала. Поднявшись, он свистнул полуночной птицей, и люди, пришедшие
с ним, собрались в условленном месте и один за другим скрылись в пустыню.
Горизонт за их спинами не полыхал.
Полюбилась кочевникам и Питда. Была она хороша неяркой пепельной
красотой, двигалась легко, почти невесомо, как во сне, словно вся она из
хрупких материй, а земля под ногами и предметы вокруг только и ждут одного
ее неуклюжего жеста, чтобы тут же разлететься на мелкие части. Женщины,
тянувшие лямку от зари до зари, отдавали Питде весь запас нерастраченных
материнских ласк, потому что в земле Тов не рождались дети. Питда не
расставалась с дудочкой, которую вырезал ей Ифтах. Если вокруг никого не
было, она играла каменистым склонам и застывшим на них валунам. Когда Ифтах
слышал издалека дудочку Питды, ему казалось, что он различает в ее переливах
шелест ветра и журчание воды в тенистых садах на землях Гилада. Питда видела
сны, бывало, грезила она наяву, и сердце Ифтаха рвалось помочь, защитить,
когда он пересказывала ему свои сны или вдруг без причины говорила: папа,
мой папа.
Ифтах любил дочь безудержно, неукротимо. Гладя ее по волосам или
обнимая за плечи, он старался не сделать неловкого жеста, потому что помнил
себя самого, зажатого между ладоней Гилада. Он говорил:
- Я ведь не делаю тебе больно, Питда. Дай мне руку.
А девочка отвечала:
- Но ты так смотришь на меня, что я не могу не смеяться.
Ифтах любил дочь безудержно, неукротимо. При мысли о том, что чужой
мужчина придет когда-нибудь за Питдой, кровь закипала в жилах Ифтаха.
Низкорослый, а то и мясистый, он облапит ее волосатыми руками, обдаст
запахом пота и лука, будет слюнявить и кусать ее губы, запустит змеиные
пальцы в святая святых ее девичьих тайн. Ифтах весь набычивался. Глядя на
него, Питда заливалась безудержным смехом, а он прикладывал к пылающему лбу
прохладный клинок кинжала и бормотал: "Играй, Питда, играй". Потом, как
человек, теряющий зрение, он вслушивался в ее игру до тех пор, пока гнев
утихал, и только в горле, как привкус пепла, оставалась сухая бесплодная
горечь. Иногда от избытка любви Ифтах мычал, раздувая щеки, как мычал в свое
время Гилад; иногда жалел, что не умеет варить по ночам чудотворные зелья и
не знает слов, которые нужно сказать, чтобы оградить дочь от всякого зла.
Так росла Питда под настороженным взором Ифтаха, под взорами
кочевников, населявших пустыню. Когда хворост был собран и скот напоен, она
спускалась к руслу реки и из гальки строила башни, крепостные стены, ворота
и замки. Потом, в сердцах, вдруг все разрушала, а разрушив, смеялась. Когда
на колючих кустах появлялись цветы, плела венки. Что бы ни делала Питда,
казалось, что она смотрит нескончаемый сон - губы слегка округлены, рот
приоткрыт. Иногда она находила белую отполированную кость, брала ее
загорелыми руками, подносила к лицу, пела ей, обвевала дыханием,
прикладывала к волосам. Питда умела мастерить фигурки из веточек: конь на
скаку, лежащая овца, черный сгорбленный старик, опирающийся на посох. Многое
из того, над чем не принято смеяться, вызывало смех у дочери Ифтаха. Если
одна из женщин навьючивала на верблюда свои пожитки, а он пугался,
шарахался, и тюки валились на землю, Питда смеялась до слез. Увидев мужчину,
который, наклонив голову, неподвижно стоит к ней спиной, будто погруженный в
раздумье, и мочится между камней, Питда заходилась смехом и не могла
остановиться, даже если он злился и выговаривал ей.