"Николай Островский. Рожденные бурей " - читать интересную книгу автора

- Бывает, что седеют и в двадцать. Несколько минут оба молчали.
- Скрытный вы человек, пане Раевский, - сказал, наконец, Пшигодский. -
Я уже давно к вам приглядываюсь. Вот немцу сказали, что не понимаете, а ведь
неправда это!
Раевский внимательно посмотрел на него. Пшигодский успокаивающе
улыбнулся:
- Можете не беспокоиться, пане Раевский! Я хоть и из легавой породы, но
души еще черту не продавал. У меня тоже есть над чем подумать. Если бы эта
колбаса немецкая знала, какую я "картошку копал" весь этот год, то он бы со
мной иначе разговаривал. Если интересуетесь, могу рассказать кое-что из
своей жизни. Все равно делать-то нам нечего. Так скорее время пройдет...
Раевский наблюдал за беспокойными движениями солдата.
- Знаете, что я вам скажу, Пшигодский? - не сразу ответил он. - Не
всегда следует рассказывать все, что хочется рассказать. Вы мне кажетесь
порядочным человеком. Но теперь не такое время, чтобы говорить лишнее там,
где без этого можно обойтись. Вот, например, не наступи вы немцу на мозоль,
мы с вами были бы теперь уже дома...
Солдат подсел к нему на нары.
- Что правда, то правда! Но, знаете, бывает такой час, когда душе
скучно. И надо кому-то рассказать об этом. Особенно, если чувствуешь, что он
разберется во всем по-человечески. Вот я сейчас почти дома, а радости
большой от этого нет у меня...
- Почему?
- Да вот как все это получается. Расскажу сначала, издалека... Женился
я перед самой войной. Нашел себе на деревне дивчину хорошую, красивую даже,
правда, озорную немного. Зажили мы с Франциской на фольварке, что рядом с
графской усадьбой... Началась война. А у графов так получилось: самый
старший сын, Эдвард (у него имение под Варшавой), служил в русской гвардии,
а средний, Станислав (у него имения в Галиции и на Украине), по мобилизации
стал австрийским офицером. Когда немцы заняли наши места, он стал адъютантом
здешнего начальника гарнизона. Выходило так: кто бы войну ни выиграл, а
Могельницкие не проиграют. По просьбе отца граф Станислав взял меня в
денщики. И все бы ничего. Да вот как-то заприметили господа Франциску.
Понравилась им, сделали ее горничной. Жить она перешла во флигель около
палаца. Пристроили ее ухаживать за старым графом. Тот все хворает. Целые
ночи за ним надо присматривать. Тут я стал замечать за ней что-то неладное.
Ничего она мне не говорит, но вижу - мучит ее что-то. Приходил я к ней из
города каждый вечер. Смотрю я раз утром (она еще спала), на груди у нее
синяки, словно ее покусал кто. Запалило у меня сердце. Чуть не задушил!
Тогда она призналась, что пристает к ней старый граф. Истерзал всю. Нет ей
от него спасения. Когда она отбиваться стала, пригрозил ей, что на другой же
день меня на фронт погонят, а ее со двора вон... И такое мне рассказала, что
я совсем одичал. Ему, гаду старому, сдохнуть давно пора! Мешок с требухой!
Ни на что не способен... Но хоть не может, а к бабе лезет. Зубами грызет...
Целый день ходил я как помешанный. Ночью пришел - ее нет. Кинулся в дом.
Стал ломиться в дверь к старому. Что потом получилось, черт его знает! Не
помню... Но все сбежались, не пустили, хоть я и дрался, как бешеный! Граф
Станислав так двинул меня револьвером по голове, что меня замертво выволокли
на двор. Арестовали "за буйство в пьяном виде". А на другой день - в эшелон
и на фронт. Тут я при первой возможности и сдался русским. Загнали нас в