"Пол Остер. Мистер Вертиго " - читать интересную книгу автора

светом таким преходящим, таким нереальным, что он не в состоянии осветить ни
одного предмета, а ты, пусть ты и будешь видеть и осязать этот мир, как
раньше, но частью своей все равно будешь знать, что он не совсем настоящий.
Конечно, страшно лежать под землей, ощущая ее холод и тяжесть, неподвижно,
будто мертвец, когда от невозможности двинуться внутри тебя мечется паника,
однако настоящий страх приходит потом - когда тебя вынули из могилы и нужно
двигаться дальше. С этой самой минуты, что бы ни происходило на неровной
земной поверхности, отсчет будет идти оттуда, снизу, из-под земли. Словно за
эти часы у тебя в голове прорастает зерно безумия, и даже если ты выиграешь
свою битву и умудришься выжить, почти все остальное в жизни для тебя не
имеет смысла. Внутри у тебя поселится смерть, пожирая последние крохи
невинности и надежды, и в конце концов не оставит тебе ничего, кроме черной
земли, кроме тяжести черной земли и ее всепобеждающей власти. Так началась
моя инициация. Следом за ней испытания посыпались градом, и это тянулось
недели и долгие месяцы. Каждое испытание было страшней предыдущего, и если я
их все же прошел до конца, то лишь благодаря своему патологическому
упрямству, которое, неосознанное, жило где-то на дне души. Хорошо бы, я
двигался потому, что хватало целеустремленности, мужества или силы воли. Но
нет, у меня не было этих качеств, и чем выше меня подсаживали, перетаскивая
с одной ступени на следующую, тем меньше я собой гордился. Меня стегали
пастушьим хлыстом; посадили на лошадь, пустили галопом и сбросили; привязали
веревками к крыше сарая и забыли там на два дня без хлеба и воды; вымазали
медом и выставили на августовское жаркое солнце кормить тысячи ос и мух; я
всю ночь просидел у огня так близко, что кожа покрылась ожогами; шесть часов
вымачивали в бочке с уксусом; в меня била молния; я пил коровью мочу и жрал
конский навоз; я сам взял нож и отрубил себе верхнюю фалангу на левом
мизинце; меня обмотали веревкой и на три дня, как кокон, привесили к балке
на чердаке. Все это я сделал, потому что так сказал мастер Иегуда, и я -
пусть я не мог, как ни старался, его полюбить - не испытывал к нему
ненависти. Пугать меня больше ему не пришлось. Я подчинялся командам слепо,
не задаваясь вопросами. Если он велел прыгать, я прыгал. Велел не дышать, и
я переставал дышать. Я и тогда не верил, будто я полечу, но слушался, будто
верил. В конце концов, мы заключили с ним договор, в тот первый вечер в
Сент-Луисе, - и я об этом не забывал. Я сделаю все, что он скажет, но если я
не взлечу до тринадцати лет, я отрублю ему голову топором. Это был вопрос не
наших с ним отношений, а вопрос справедливости Если этот сучий ублюдок
гоняет меня зря, я убью его, и он точно так же об этом знал.
Пока тянулись все эти страсти, мамаша Сиу с Эзопом ухаживали за мной
так, будто я был им родная кровь и плоть, любимая отрада сердца. В перерывах
между ступенями, которые длились иногда по нескольку дней, а иногда по
нескольку недель, когда я залечивал раны, чтобы быть в состоянии вынести
следующий невыносимый этап, заняться было все равно нечем, и мастер Иегуда
нередко куда-то уезжал, оставляя нас на ферме втроем. Я понятия не имел,
куда он исчезает, но, бездумно радуясь тому ощущению покоя, которое мне
давали его отлучки, не спрашивал. Пока его не было, я чувствовал себя в
безопасности, а главное, освобождался от гнета, которым давило его
присутствие, - слишком он тяжело молчал, слишком странно смотрел на меня,
слишком много он занимал пространства, - избавившись от него, я будто снова
получал возможность дышать полной грудью и от одного этого веселел. Когда
мастер Иегуда уезжал, я начинал любить дом, где мы жили втроем в чудесной