"Пол Остер. Мистер Вертиго " - читать интересную книгу автора

знаю, сколько ты можешь выдержать. У тебя дар, сынок, и я помогаю тебе
подняться туда, куда еще никто не забирался. Слышишь, Уолт? Прошу тебя, не
умирай. Ты мне очень нужен, прошу тебя, не оставляй меня одного.
Я слышал его отлично. Слова отзывались во мне громко и четко, меня так
и тянуло что-нибудь ответить, но я удержался и прикусил язык. Потом
наступила долгая тишина. Мастер Иегуда сидел в потемках и гладил мне руку, а
потом - если я не ошибся, если мне не приснилось и не пригрезилось, то он,
взрослый, заплакал, и я услышал сдавленные, почти неслышимые рыдания,
которые вырвались из его груди, пронзив тишину моей комнаты раз, и два, и
десять.
Было бы преувеличением сказать, будто я сразу излечился от всех прежних
подозрений, но лед тем не менее тронулся и постепенно отношение мое стало
меняться. Я теперь знал, что побег невозможен, и - коли приходится здесь
торчать, нравится или нет, - я решил извлечь из этой ситуации всю возможную
пользу. Возможно, отчасти меня смягчила и близость смерти, но так или иначе
к тому времени, когда я поднялся и двинулся на поправку, мучительная заноза,
мешавшая мне жить более полугода, исчезла. Я до того рад был выздороветь,
что теперь меня вполне устраивала жизнь в компании презренных изгоев.
Конечно, семейка была еще та, но они, несмотря на все мои выходки и вечное
недовольство, каждый по-своему меня полюбили, и было бы свинством этого не
оценить. Возможно, дело объяснялось еще и тем, что я к ним наконец привык.
Если долго смотреть на чье-то лицо, потом начинает казаться, будто смотришь
сам на себя. Однако я вовсе не намереваюсь утверждать, будто жизнь моя стала
легче. Напротив, трудностей добавилось, и очень скоро, а то, что я ослабил
сопротивление, не означает, будто я перестал быть прежним "визенхаймером"
[Wisenheimer (идиш) - умник.] и мелким, склочным бродяжкой. Начиналась
весна, и, поднявшись с постели, всего через неделю я уже пахал грядки, сажал
семена - одним словом, ломал в поле спину, как последний деревенский
придурок. Я всю жизнь питал отвращение к ручному труду, ничего поэтому не
умел, и теперь руки у меня болели от несчетных мозолей и ссадин, так что я
свою трудовую повинность считал за епитимью. Однако по крайней мере в поле я
был не один. Примерно с месяц мы вчетвером работали не покладая рук, честно
распределив обязанности, чтобы вовремя закончить сев (а сеяли мы кукурузу,
пшеницу, овес и люцерну) и подготовить грядки в огороде мамаши Сиу, где
потом она посадила овощи, которыми мы кормились лето. Работы было много,
потрепаться не останавливались, зато теперь, когда у меня были слушатели, я
мог сам трепаться вовсю, и я от души костерил перед публикой свою горькую
участь, а они с удовольствием слушали мои острые, язвительные высказывания,
и уж хоть один из них всякий раз непременно смеялся. Жизнь после болезни,
таким образом, стала разительно отличаться от жизни до. Рот у меня всегда
почти не закрывался, однако если раньше я злобно, неблагодарно старался
кого-нибудь уколоть, то теперь это была просто веселая болтовня остроумного
и неугомонного маленького паяца.
Мастер Иегуда пахал как вол - он так налегал на работу, будто родился
фермером, и делал все время больше, чем мы втроем вместе взятые. Мамаша Сиу
выполняла свою часть молча и аккуратно, равномерно продвигаясь вперед,
подставив солнцу обширный зад. Она выросла в племени воинов и охотников, так
что работа в поле была для нее ничуть не менее противоестественна, чем для
меня. А Эзоп был и вовсе к ней не приспособлен, и как ни плохо я делал свое
дело, у него выходило хуже, к тому же я утешался тем, что вся эта каторга