"Пол Остер. Книга иллюзий " - читать интересную книгу автора

оказались Рембо, Дэшилл Хэмметт, Лора Райдинг, Дж. Д. Сэлинджер и другие -
поэты и романисты редкой одаренности, по той или иной причине бросившие
писать. Я задумывал новую книгу, о Стендале, когда Хелен и мальчики
погибли. Не то чтобы я имел что-то против кино, просто оно никогда не было
в орбите моих интересов, и за пятнадцать лет преподавания и литературных
штудий у меня ни разу не возникло желания написать о нем. Я любил кино, как
все мы, - развлечение, ожившие картинки, пустячок. Какими бы красивыми,
даже гипнотическими ни были экранные образы, их воздействие на меня было не
сравнимо с воздействием слов. Слишком все разжевано, на мой вкус, мало что
оставлено для зрительского воображения, и - парадокс - чем старательнее
кино копирует реальность, тем безнадежнее его попытки воспроизвести мир -
ведь он точно так же внутри нас, как и вовне. Не потому ли инстинктивно я
всегда предпочитал черно-белые фильмы цветным и немые ленты звуковым?
Пользуясь визуальным языком, кино рассказывает свои истории с помощью
образов, проецируемых на плоский экран. Привнесение звука и цвета создало
иллюзию третьего измерения, но при этом образы утратили свою чистоту.
Отныне не от них зависел весь эффект, и вместо того чтобы превратить кино в
идеальный медийный гибрид, в лучший из миров, звук и цвет ослабили
киноязык, хотя призваны были его усилить. В эту ночь, когда Гектор и другие
комики проделывали свои штуки в моем вермонтском доме, до меня вдруг дошло,
что я вижу исчезнувшее искусство, вымерший жанр, который уже никто и
никогда не повторит. И вместе с тем, несмотря на все последующие новации, в
том, что сделали эти люди, по сей день ощущается та же свежесть и энергия.
А все потому, что они хорошо знали язык, на котором говорили. Они изобрели
свой изобразительный синтаксис, свою грамматику движения, а это не может
устареть - в отличие от костюмов и машин и антикварной мебели на заднем
плане. Они перевели мысль в действие, выразили желания через пластику, и
это на все времена. Большинство немых комедий даже не удосуживались
рассказать историю. Это были скорее поэмы, сновидения, изощренные
хореографические миниатюры, и, мертвые, они, возможно, говорят нам сегодня
больше, чем своим современникам. Мы смотрим эти фильмы через пропасть
забвения, и как раз те вещи, которые нас разделяли, больше всего и поражают
воображение: эта немота, это отсутствие цвета, этот рваный, убыстренный
ритм. Все эти препятствия, конечно, затрудняют наше восприятие, но зато они
освобождают образы от вериг жизнеподобия. Эти препятствия всегда стояли
между нами и самим фильмом, так что нам не надо было притворяться, будто
это реальный мир. Мир был плоским экраном и существовал в двух измерениях.
Третье измерение было у нас в голове.
Ничто не мешало мне упаковать сумки и уехать хоть завтра. В этом
семестре я был свободен, а следующий начнется только в середине января.
Делай что хочешь, иди куда ноги ведут, а паче чаяния не хватит времени,
можно не возвращаться и к январю, и к сентябрю, и в этом году, и в
следующем, ровно столько, сколько заблагорассудится. В этом заключалась
ирония судьбы - одновременно жалкой и абсурдной. Гибель Хелен и мальчиков
сделала меня богатым. Во-первых, когда я только начал преподавать в
Хэмптоне, нас с Хелен уговорили застраховать свою жизнь - вам же спокойнее
, сказал агент, - а поскольку эта страховка была увязана с медицинской
страховкой в моем колледже и стоила сущий пустяк, мы каждый месяц
выплачивали небольшие суммы, не думая о последствиях. Когда самолет
разбился, я даже не вспомнил про эту страховку, но не прошло и месяца, как