"Марта Остенсо. Шальные Кэрью " - читать интересную книгу автора

Как легко жизнь принимает праздничный вид, думала Эльза, вопреки
бормотанию бедной старой Сары; вопреки тому, что там, у гнилого столба,
целый день лежал человек, которого смерть застигла в разгаре работы; вопреки
бесчисленным скорбям, которые так или иначе время заставляет забывать. Да
вот, к примеру, тот ужасный августовский день четыре года тому назад, когда
Эльза с утра до вечера боялась, что Риф никогда не проснется от забытья, в
которое он впал после посещения доктора Олсона. Острое страдание того дня с
течением времени постепенно смягчилось и могло бы быть совсем позабыто, если
бы последней весной не напомнило о нем выражение глаз Рифа, когда он
сообщил, что Бэлис Кэрью избран для произнесения прощальной речи от лица
всего класса, кончавшего через месяц высшую школу в Гэрли. Эта честь, по
всей справедливости, должна была принадлежать Рифу, а отнюдь не Кэрью.
Выражение, которое Эльза уловила в глазах Рифа, не говорило ни о
разочаровании, ни о зависти. Это было то же самое выражение, какое она
подметила более четырех лет тому назад, когда Риф, уезжая в поле, взял из
рук отца вожжи и попробовал править лошадьми, но через минуту должен был
отказаться от этого, потому что не мог править телегой своей единственной
рукой, тем более, что это была левая рука.
- Ах, если бы у меня были обе руки! - сказал он тогда, и это было все.
И вот тогда-то Эльза и подметила какое-то особое выражение в его
глазах. То же самое было и теперь, когда он сообщил им о чести, выпавшей на
долю Бэлиса Кэрью. Когда он рассказал об этом, все замолчали, и Эльза,
внимательно наблюдавшая за ним, угадала, что он беззвучно прошептал в этот
миг: "Ах, если бы у меня было две руки!". Но сейчас, когда Риф находился
далеко, в юридической школе в Миннеаполисе, и это печальное воспоминание уже
затуманилось.
Сейчас был воскресный ноябрьский вечер, с холодной телятиной и
тыквенным пирогом на ужин, с игрой отца и дяди Фреда в пинокль в гостиной,
и, несмотря на отсутствие чего-либо особенного, дом сиял и полнился бодрой
жизнью. Он как будто хотел сказать: "Вот стою я здесь среди степей - четыре
стены да крыша - и укрываю и согреваю человеческие существа, защищая их от
ночного мрака и сурового ветра, дующего с желтеющих пустынь запада!". На
стол была постлана белая скатерть, вместо другой, с красными полосами. Это
значило, что сегодня воскресенье, и что в доме гостья, хотя бы только старая
Сара Филлипс. По случаю праздника Эльза поставила также и хрустальную
вазочку для варенья - она сказала как-то Лили Флетчер, что вазочка эта
хрустальная, а теперь почти поверила в это сама, - положила и серебряную
ложечку с замысловатой ручкой, ложечку, которую преподнесли в футляре,
вместе с двумя другими, матери Эльзы во время прощального вечера в честь ее
отъезда из Айовы.
В дверях появилась мать и бросила на стол одобрительный взгляд.
- Эльза, а воды-то на стол! сказала она, и в ее голосе звучали живость,
веселье и удовлетворенность хозяйки.
- Стив, Фред, пожалуйста! - крикнула она. - Садитесь, миссис Филлипс!
Иди же, Леон! Эльза, сними картошку с плиты.
Говоря это, мать поворачивала жестяной рефлектор на стенной лампе так,
чтобы свет падал прямо на стол. Эльза уже давно перестала находить
удовольствие в созерцании своей физиономии в кривом зеркале рефлектора, но
Леон все еще строил гримасы, смотрясь в него.
- Принеси-ка сюда лампу из гостиной, папаша! - сказала миссис Бауэрс. -