"Лев Самойлович Осповат. Гарсиа Лорка " - читать интересную книгу автора

кастильцы и мавры, соперничая друг с другом в благородстве, неустрашимый
Бернардо дель Карпио сражался, чтобы освободить своего отца, мужчины и
женщины терзались от любви, наслаждались любовью, совершали подвиги во имя
любви. Любовь была счастьем, болезнью, безумием, горем. Не меняя выражения
лица, донья Висента становилась поочередно каждым из тех людей, о которых
пела, - инфантой, молившей королевского пажа прийти к ней ночью в тенистый
сад, и возлюбленным инфанты, робким Херинельдо. От имени дона Бойсо, что
отправился в мавританскую землю найти себе подругу, она заводила разговор с
девушкой, повстречавшейся у источника. Затем отвечала девушка, которая
оказывалась христианкой, томящейся в плену, и дон Бойсо увозил ее с собой.
Семь лиг скакали они в молчании, но вот показывались родные поля, роща
олив - и голос матери начинал дрожать:

Лужайки, лужайки из жизни счастливой! Король и отец мой сажал здесь
оливу, я эту оливу держала руками, а мать-королева здесь шила шелками, а
брат мой дон Бойсо скакал за быками. Тайна раскрывалась; сходились приметы;
взамен невесты королевский сын дон Бойсо вез домой утраченную и найденную
сестру. Не всегда конец был столь благополучен. Романс о Мориане поразил
Федерико; он и начинался как-то внезапно - возгласом, полным страха и тоски:
"Что ты дала мне, Мориана, что ты дала мне с этим вином?" И жестокая Мориана
признавалась дону Алонсо, своему неверному возлюбленному, что всыпала ему в
вино яду. Напрасно молил ее дон Алонсо об исцелении, напрасно обещал на ней
жениться - было уж поздно, и несчастному оставалось лишь покорно вздохнуть в
заключение:
Ах, как матери мне жалко, сына ей уж не увидеть! Все кругом играли в
ту же игру - уличный разносчик, выпевавший по утрам свой прегон; погонщик
мулов, что брел за телегой, мурлыкая себе под нос; прачки, стиравшие белье
на речке; крестьяне, молотившие пшеницу, - их песня так и называлась
"Молотильная" - "Trillerа". Многим песням выучился Федерико у няни. Но
больше всего ему нравились те, которые слышал он от отца. В иные дни дон
Федерико возвращался домой в особенно хорошем расположении духа. Непонятно,
как догадывались об этом соседи и родственники, но чуть смеркнется - они уж
входили, рассаживались, обменивались новостями, всем своим видом показывая,
что зашли без всякой определенной цели, просто повидаться, поговорить...
Приходили и работники, которых отец встречал с подчеркнутым радушием: это на
поле они ему работники, а здесь - гости! Бесконечно тянулся разговор о новых
угрозах германского кайзера, о том, что племянница алькальда наконец-то
выходит замуж... Федерико сгорал от нетерпения и страха - а ну, как этим
дело и ограничится, поговорят и разойдутся? - но молчал, зная, что отец не
любит, когда его упрашивают. Все должно было произойти само собою: случайно
дону Федерико подвертывалась под руку гитара, он невзначай брал ее,
перебирал струны, морщился, подстраивал... Окружающие переговаривались, как
бы ничего не замечая, и только когда раздавались совсем другие аккорды -
стройные, звучные, все переставали притворяться, поворачивались, застывали.
Полузакрыв глаза, запрокинув голову, отец пел высоким, неузнаваемым
голосом - казалось, поет не он, а какой-то другой человек, спрятанный в нем.
Человек этот не то вспоминал забытую песню, не то сочинял ее заново: он
повторял начало, останавливался, нащупывал продолжение... Странная,
заунывная мелодия не сопровождала слова, как в романсе, а будто спорила с
ними; голос то выговаривал строку наскоро, то вдруг взвивался куда-то совсем