"Георгий Осипов. Подстрекатель " - читать интересную книгу автора

рассказывала, что является внучкой норвежского барона-еврея Соренсена, или
что-то вроде, боюсь перепутать. Чета эта прославится курьезным образом уже в
90-е годы, когда от их адоптированного сына Матвея по прозвищу Курт,
забеременев, одна московская девица разродится тремя кило лягушачьей икры,
которой, помнится, был случай, наебали штангиста Притупайло, продав ему её
как паюсную!
Там были еще одни правозащитники - супруги Ревякины, косоглазый бородач
Виктор и его жена страшненькая женщина-азиат. Они тоже были "честные ученые"
и собирались эмигрировать. Приглашение им пришло из Израиля, и поэтому
друзья в шутку называли их теперь не Ревякины, а Ривкины. С ними приплелась
дальняя родственница женщины-азиата (её подлинное имя выговорить никто не
мог, поэтому называли коротко - "Соня") брюнетка с нечистым лицом и
пальцами, утолщенными в районе ногтей, придурковатое существо, отзывавшееся
на имя Гуля. Несмотря на то, что в ту пору нарколыгой она еще не была,
одного взгляда на нее хватило, чтобы понять, что Гуля обязательно ею станет.
Покамест же Гуля успела только креститься, и, получив в результате новое
имя - Анфиса, сделалась тезкой моего с Нападающим классного руководителя,
водянистой учительницы с проколотой шеей. Причем крестил Гулю кто-то
непростой, какой-то знаменитый поп.
По началу рассуждали о переживаемом Союзом кризисе, сравнивали внешний
вид Брежнева и Рейгана, когда подтянулись ревякинские дети - студенты Тимур
и Юлий, оба уже с бородками. Заговорили о разложении советской молодежи,
загуляла пущенная по рукам карточка лысого старика, немного похожего на
Мартинсона в сталинской версии "Золотого ключика", где он играл Дуремара.
Я уже знал от Гули, что Дуремар на фото - это академик А. Д. Сахаров, и
поэтому бережно помацав портрет с серьезной миной возвратил его хозяйке
дома. Её стоячие, недобрые, преступные глаза - глаза аморальной российской
глубинки задержались на мне, и трудно было определить, какие выводы
складываются в голове, куда они были посажены, чтобы передавать изображение
в мозг.
Кстати, глагол "матюкаться" она произносила через "Г" - "молодые парни,
а так матюгаются!" И снова непонятно было: одобряет или осуждает она этих
"молодых парней". Или её вообще возбуждают их матерящиеся рты. Опасная
тетенька коллекционировала самовары. Возможно, она заподозрила во мне
ревизора, подосланного еще более опасными, чтобы проверить, насколько она
сама придерживается пути левой руки.
Появилась чистая скатерть, закуски. Водки не было. Женщины и дети
антисоветчиков пили чай из солидных чашечек. Передо мной стояла бутылка
"Рислинга". "Виктор, не желаете", - обратился я к Ревякину. Косоглазый
посмотрел на меня с нескрываемой неприязнью. Он гордился своим умением
выращивать и продавать клюкву, и намеревался с помощью клюквы сделаться на
Западе миллионером.
"Витя не любит много выпивать", - блаженным шепотом пояснила Гуля. Её
запястья украшали какие-то ископаемые на вид, будто с покойницы снятые
браслеты, выпуклые ногти были черны. Одна только норвежская баронесса вполне
дружелюбно согласилась засосать со мной сухаря, мне даже показалось, она мне
заговорщицки подмигнула, хотя возможно, это был её нервный тик. Как только
мы распили одну бутылку, тотчас появилась и вторая. Полилась и музыка. "...С
семитами, с селедкой и халвой", - пел свое "Эмигрантское танго" Алёша
Димитревич. Сам не знаю почему, но я снова посмотрел на Ревякина-самца.