"Георгий Осипов. Подстрекатель " - читать интересную книгу автора

Великий экономист (он помимо клюквы еще и этих дел был мастер, публиковал в
"Русской мысли" эссе, в которых были и такие слова: "вскакиваю, как был, в
трусах", "Советский Союз - самое расистское государство в мире", т. е.
разноплановый хлопец) хмуро смоктал болгарскую сигарету "Интер", а
фрау-чурка в чем-то убеждало его на ухо, как обезьянка шарманщика. Сыпала
именами: "...Альбрехт...Пинхос...Бжезинский". Видно было, что она в
некотором роде Йоко Оно у этого косоглазого идиота. Несмотря на пессимизм,
связанный с напрасными поисками "Троглодинамита", я наслаждался втихомолку,
потешаясь над парочкой антисоветски настроенных скоморохов. И вот, что
примечательно: ни кандидатская степень, ни членство в партии не выучили
"Соню" выговаривать сразу несколько гласных звуков, поэтому вместо "академик
Сахаров" у нее выходило "ыкдымк Сыхрыв". Чуткий к недостаткам гениальный
пьяница Стоунз тоже называл кинотеатр "Победа" "кинотыр Побыд". Одним
словом, выходило, что каждый из гостей того вечера, включая и хозяйку с её
"матюгами", коверкал какую-нибудь букву, даже я из любви к Аркадию Северному
предпочитал при случае произносить "Э" там, где надо было "Е".
"Клевый Алёша, а, Виктор, вы не находите?" - спросил я, слегка обнаглев
от сухого вина. Ревякин еще раз собрал губы обросшего волосами рта в хоботок
и скорчил гримасу ненависти. Видимо, иностранные "коры" не баловали
Ревякина, редко брали интервью, где бы он мог подробно разоблачать "маразм
советской демократии", поэтому он и не приветствовал бесполезные контакты с
теми, кто явно не относился к контрэлите. И опять меня поддержала норвежская
баронесса: "Цто вы, Гаик, Алёша цюдесный царицёк". Мы распили с ней под
Димитревича и вторую бутылку рислинга. Зимою нелегко захмелеть от такого
слабого напитка.
Люди собрались башлевитые, исключая меня, супруги Ревякины, кореша
академиков и членов Союза писателей, со связями повсюду, хозяйка квартиры
Елена Виверова тоже где-то умудрилась вымутить весь этот антиквариат.
Чувствовалось, что в Москве у них как бы свое государство, нация, причем
женщины этой нации все уродины. Сравнительно обездоленной смотрелась внучка
барона Соренсена, ведь её массовик-затейник и организатор диспутов сидел в
колонии - хуй знает кого ловят наши гебисты! Будучи в состоянии
воспроизвести логику их бессмысленной деятельности, я четко вижу, как
коллекционеры Джона Колтрейна и Майлса Девиса хапают и сажают жалких
любителей самодеятельной песни, делая их героями несуществующего
сопротивления в бараньих глазах обывателя. Итак, затейник находился в
лагере, где занимался плетением сеточек для картошки. Баронесса боролась за
его освобождение и нигде не работала. Тем не менее, придурок Гуля доложила
мне, что в шифоньере её сиятельства уже висит три шубы из натурального
меха - вот для кого губят красивых и беззащитных животных! Скажите мне,
какая жена человека, промышляющего плетением сеточек, наживет за три года
три дохи и наверняка еще кое-что, о чем не положено знать таким, как
слабоумная Гуля. Мысли... Наблюдения...Выводы...
Одинаковые, словно лошадки и утки на карусели, инакомыслящие начинали
мне надоедать. Поменяй их местами с провинциальными вольнодумцами в
сапогах-луноходах, и никто ничего не заметит. Легко было представить, кто
мог находиться на несвежих флангах этого серенького центра, совсем
какие-нибудь хиппи, блядуны-сердцееды, готовые занюхивать собственное
ничтожество театральными подолами до гробовой доски. Даже пресловутых
"Сионских мудрецов" (текст этой фальшивки привел меня в восторг буквально с