"Владимир Осинский. Слишком много воображения" - читать интересную книгу автора

говоря уже об анонимщиках-клеветниках и прочих мерзавцах) - например,
карьеристы, самодовольные наглецы, - и тем не менее есть в них нечто
трогательное, ибо самый малоэффективный, тернистый путь к успеху выбрали...
Ладно, добродушно сказал он Радию Кварку, будем надеяться, тебе повезет
больше других. Вложив в ладони усталое нервное лицо, принялся читать дальше.
Рассказ был слишком велик - тоже свидетельство неопытности автора; если
печатать его в первозданном виде и объеме, то всех четырех газетных полос не
хватит. Вряд ли, впрочем, могла зайти речь об опубликовании "Троянского
коня". Не потому, что рукопись нуждалась в серьезной доработке, была "сырой"
- это дело поправимое, - в силу иных причин, весомых, трудно устранимых
препятствий... Однако возникшая поначалу законная досада на заведующего
отделом литературы и искусства, почему-то не решившего судьбу рассказа
самолично, скоро исчезла. На первых порах посмеиваясь, все больше увлекаясь,
он прочитал все. По обыкновению газетчиков- профессионалов, покончив с
очередной страницей, редактор, не переворачивая, подкладывал ее под
остальные, и, когда чтение было завершено, страницы расположились в исходном
порядке, словно предлагая начать с начала.
Он так и поступил, только прежде поднялся, смешно воздел вверх и в
стороны длинные худые руки, изо всех сил, от души потянулся, шагнул к
высокому под низким потолком окну, толкнул; крутнувшись на оси, окно
распахнулось. Издательский корпус стоял в возвышенной части города, к тому
же одиннадцатый этаж, - и на табачный угар набросился почти свежий здесь,
вверху, воздух зарождающейся ночи. Легче стало дышать, и на сердце
полегчало; а еще раньше па настроение ухитрился с необъяснимой
благотворностью повлиять Радий Кварк. Озадаченно отметив и признав
неоспоримость последнего факта, редактор охватил взглядом заоконную панораму.
Большой, особенно за последние полтора-два десятилетия разросшийся город
исподволь, как человек, высвобождался из тисков напряженного ритма недели и
лишь на исходе первого выходного дня научился отдыхать. Сейчас он
умиротворенно нежился под освежающим душем из легкомысленных вечерних огней,
обрывков льющихся из окон мелодий, расслабленно-неторопливого, тем самым
контрастирующего с нервозным дневным, шелеста автомобильных шин, из
смутного, приглушенного шепота дождя, каплями в котором были людские голоса.
Смазанное на горизонте электрическое зарево кощунственно обесцвечивало живой
блеск звезд - нонсенс, неприятный парадокс, иллюстрация жалкой искаженности
нашего мировосприятия... Прислушавшись к грустному умозаключению, редактор
взглянул на звезды пристальнее, внимательнее, даже запрокинул голову, - и,
освобожденные от подавляющего эффекта искусственных световых помех, они
ожили, сделались крупнее, заблистали ярко, чисто, свежо... "А ведь черт
знает, что там на самом деле!" - с давно не напоминавшей о себе юношеской
горячностью мысленно воскликнул он. Вернулся к столу и начал читать рассказ
с начала. Вот что в нем было.

Город Утилиборг не случайно носил свое серое, как груда старого тряпья,
имя. Его обитателей не интересовало ничто, кроме наживы, стремления
разбогатеть, желания иметь побольше вещей - в широком смысле этого самого
дорогого их сердцу слова; а те, что уже были богаты, старались заполучить
еще больше. Все окружающее они воспринимали с одной точки зрения:
нельзя ли тут чем-либо поживиться?.. Латинское "utilitas" переводится как
"польза", "выгода".