"Фаина Марковна Оржеховская. Шопен " - читать интересную книгу автора

Мендельсон в душе был романтиком! Поэтически раскрывалась здесь жизнь
сказочного леса; бархатистые звуки деревянных духовых оживленно перелетали с
места на место и перекликались, как эльфы в свите Оберона и Титании. Это не
был бесплотный мир, созданный одним только воображением, этот мир,
пробуждающий мечты, был живой, истинный. И что-то величественное,
торжественное слышалось в этой музыке, какой-то властный зов, раздающийся из
глубины леса... Целый час Фридерик просидел за фортепиано, разбирая
увертюру, а потом пошел в городскую библиотеку, чтобы еще раз перечитать
великолепную сказку Шекспира.
После обеда в гостинице Фридерик засыпал, утомленный впечатлениями дня,
а вечером шел в оперу или в концерт. Он слушал оратории Генделя, оперы
Спонтини, "Тайный брак" Чимарозы и веберовского "Волшебного стрелка", о
котором мечтал в Варшаве. Знакомый с партитурами, он мог судить и об
исполнении. Оно было хорошо, но не безукоризненно. Певицы, как и варшавские
примадонны, вольно обращались со своими партиями: что было им не под силу,
пропускали, иногда же вставляли целые куски, написанные современными
композиторами по их заказу. И все-таки "Волшебный стрелок" пленил Фридерика:
здесь немцы были в своей стихии, как он сам среди Мазуров и краковяков.
Запомнился ему прощальный обед натуралистов, куда Яроцкий взял его с
собой. На председательском месте восседал директор певческой академии, друг
Гёте Цельтер. Он больше всех походил на ученого. Рядом сидел юноша, почти
мальчик, очень серьезный, с умными, проницательными глазами, но, должно
быть, неспокойный по натуре: он нервически подергивал шеей, когда ученые
принимались петь хором и стучать ложками о свои стаканы. После съезда они
забывали про свою ученость, дурачились и веселились, как дети, пели
студенческие песни и громко смеялись чужим и своим шуткам. Фридерик
предусмотрительно захватил с собой рисовальный альбом, куда уже были
занесены берлинские карикатуры. Встав из-за стола, он уселся в углу и
принялся за новые наброски.
В первые дни Яроцкий знакомил его со многими берлинскими
знаменитостями. Теперь он хотел представить Фридерика Цельтеру и Спонтини -
двум музыкальным "зубрам". - Кстати, познакомишься с Мендельсоном, - сказал
Яроцкий, - он тоже здесь. - Фридерик удивился, что о Мендельсоне упомянуто
вскользь и как будто небрежно. Мендельсон внушал ему большее уважение, чем
все другие берлинские музыканты, вместе взятые. Таково было действие "Сна в
летнюю ночь".
Лучше подождем, пока я вырасту, - оказал Фридерик, принужденно
улыбаясь. Яроцкий широк открыл глаза. - Да ты посмотри на него! - И он
указал на юношу, сидевшего рядом с Цельтером: - Вот тебе и Мендельсон! -
Сколько же ему лет? - Сам видишь. Столько же, сколько и тебе! Может быть, на
год больше. - Ну, теперь-то я и подавно не стану с ним знакомиться! - Отчего
же? - возразил Яроцкий, - что ж такого? У него своя дорога, у тебя своя! -
Но Шопен стоял на своем. Мендельсон ему понравился, но "Сон в летнюю ночь"
не мог написать мальчик в его возрасте. Он казался нереальным, и трудно было
найти слова для общения с ним.
Так знакомство на этот раз не состоялось. Но увертюру Мендельсона
Фридерик купил в двух экземплярах, чтобы один из них подарить Эльснеру.

Глава четвертая