"Хосе Ортега-и-Гассет. Этюды о любви" - читать интересную книгу автора

не удастся уже определить и отделить ту, которая была в реке, от той,
которая упала с неба; точно так же вода ручейка, впадающего в море, уже
неотделима; точно так же, если свет двумя потоками льется в помещение, в нем
он будет уже одним светом".
Экхарт прекрасно обосновывает известную ущербность того состояния, при
котором Бог является всего лишь объектом раздумий. "Истинное присутствие
Бога возможно только в душе, а не в мыслях о Боге, неустанных и
однообразных. Человек не должен только думать о Боге, ибо, стоит мыслям
иссякнуть, как Бога не станет". Таким образом, высшей ступенью мистического
пути будет та, на которой человек проникнется Богом, станет губкой,
впитывающей божественность. Ему ничего не стоит теперь вернуться в мир и
погрузиться в земные заботы, поскольку он будет, в сущности, как автомат,
следовать указаниям Бога. Его желания, поступки и жизненное поведение от
него уже не зависят. Отныне ему безразлично, что он делает и что с ним
происходит, коль скоро "он" покинул землю, свои дела и стремления,
неуязвимый и непроницаемый для всего чувственного мира. То, что
действительно было его личностью, эмигрировало к Богу, перетекло в Бога;
осталась лишь механическая кукла, некое "создание", которым Бог управляет.
(Мистицизм в наивысшем своем проявлении непременно смыкается с
"квиетизмом"[29].)
Это необычное состояние напоминает "влюбленность". Для нее столь же
характерен период "слияния", при котором каждый укореняется в другом и живет
- думает, мечтает, действует - его жизнью, а не своей. Коль скоро объект
любви составляет с нами единое целое, мы перестаем о нем думать. Любые
душевные состояния находят отражение в символике мимики н жестов. Периоду
"заинтересованности", сосредоточенности всех помыслов на возлюбленной,
которая пока находится "вне", соответствует состояние глубокой задумчивости.
Неподвижные глаза, застывший взгляд, поникшая голова, склонность к
уединению. Всем своим обликом мы выражаем некую углубленность и замкнутость.
В герметичном пространстве нашего прикованного внимания мы высиживаем образ
любимого. Лишь когда нас "охватит" любовный экстаз и исчезнет граница,
отделяющая нас от возлюбленной, точнее, когда я - это и я и любимая, наш
облик обретает это прелестное epanouissement[30], истинное выражение
счастья. Взгляд, который становится мерцающим и мягким, едва отличая
объекты, снисходительно одаривает их лаской, ни на одном из них не
останавливаясь. При этом рот бывает слегка приоткрыт в неопределенной
улыбке, постоянно играющей в уголках губ. Выражение лица, свойственное
дурачкам, - отупелое. Когда ничто во внутреннем или внешнем мире не владеет
нашим вниманием, душе, как неподвижной глади вод, остается лишь безмятежно
покоиться ("квиетизм") в лучах всепоглощающего солнца.
Подобное "блаженное состояние" знакомо как влюбленному, так и
мистику[*Нетрудно заметить, что я не затрагиваю вопроса о религиозном
значении "блаженного состояния". Речь, собственно говоря, идет лишь об
особенностях психологического состояния, общего для мистиков всех религий].
Эта жизнь и этот мир, добро и зло, не затрагивают их чувств, не представляя
для них никакого интереса. В обычном же состоянии мы к ним далеко не
безразличны, они западают нам в душу, тревожат и терзают. Потому нас тяготит
собственное бытие, которое мы выдерживаем с трудом, ценой неимоверных
усилий. Однако стоит нам куда-либо перенести средоточие нашей душевной
жизни, переместить его в другого человека, как происходящее в этом мире