"Владимир Викторович Орлов. Субботники" - читать интересную книгу автора

масти, всю в складках - морщинах. И по шкуре этой на спине Барона шли пятна
голого розового подкожья. "Фу ты, пропасть какая!" - расстроился я. Морж
Барон был дряхлый и жалкий. Впрочем, возможно, жалкими казались и мы ему.
Барон, положив морду и бивни на ласты, смотрел на нас скучно и высокомерно.
"Что вы с собой делаете-то? - виделось в его глазах. - И с нами". Мы с
Шалуновичем словно бы сжались, ломы опускали вразнобой, несовершенство мира
тяготило душу. А потухшую было Берсеньеву явление Барона, несомненно,
оживило. "Милый, хороший, да какой же ты красавец! - слышали мы. - Иди ко
мне на ручки! Иди сюда! Мальчик мой!" Барон посмотрел на Берсеньеву, идти на
ручки не пожелал, отвел взгляд. Берсеньева не смутилась, она опять вступила
в беседу со служителем Бессоновым. "У меня сейчас по диете, - открывала она
свои бездны Бессонову, - час восхождения. Но что поделаешь, если в стране
такой день". Она говорила, а Бессонов молчал. Но, возможно, обращаясь к
нему, она имела в виду и иного слушателя. Но не нас же с Шалуновичем.
Неужели Барона? Отчего же и не Барона?"... а вечером, уже вне диеты, -
доносилось до нас, - сеансы медитации... но сегодня исключено, вы
понимаете..." Бессонов кивал. "...хотя отчего же пропускать день, ведь войти
в сущностное и высокое можно и с помощью бессловесных тварей, пусть и
арктических, пусть и ластоногих, почему нет? В особенности, если кому-либо
из них дано принимать и передавать сигналы энергии, да, это так, отчего же и
не попробовать..." Бессонов не возражал. "Иные убеждены, что в медитациях
главное - духовное, свет, восторг и упади на колени; нет, нет, не менее
важны и ощущения любви, причем и чисто физические, чувственные, секс. Да, и
секс, и непременно секс, а как же, вы мне поверьте. У вас есть свой домашний
гуру?.." Бессонов закурил. "Между прочим, я знакома с самим Станюковичем...
или Стасюлевичем... или Степуновичем... Это они все заварили в сортировочном
депо, я у них была - великий почин, вымпелы, подарки, бригады, мы
ремонтировали электрические локомотивы, я там горела, я с детства, еще с
пионеров, это любила, мне бабушка говорила: ты у нас общественница, красная
шапочка, пионер, не теряй ни минуты, никогда, никогда не скучай, с
пионерским салютом, ты всегда с пионерским салютом утро родины встречай,
раз, два и - четыре! Теперь мне надо делать упражнения для талии и для
пресса, у вас нет обруча? Ну тогда я так, вращения бедрами и грудью, раз,
два и - четыре, ах, Барончик, иди сюда! Ну, иди, милый, я возьму тебя на
ручки, ах, Барончик, какой же ты несносный, мальчик ты мой..."
- Она не пойдет, - сказал Бессонов.
- Кто она? - Берсеньева не прекращала движений.
- Барон. Она гордая.
- Барон - морж!
- Морж, - согласился Бессонов. - Самка-морж.
- Но как же так! - возмутилась Берсеньева. - Как посмели назвать самку
Бароном?!
- Мало ли как. По глупости. Они, когда ее грудной от мамы отнимали,
подумали, что это Барон. Делов-то.
- Гадость какая! Уродина какая! От нее ведь, наверное, и заразиться
можно. От этих мерзких лишаев! - Берсеньева стояла, оскорбленная подлым
обманом, ладонь о ладонь терла, будто только что носила Барона на руках. - У
вас хоть мыло есть?
- Есть, - сказал Бессонов. - Дома есть.
Мы тем временем с Шалуновичем раскололи весь дарованный нам материковый