"Владимир Викторович Орлов. Романтика латиноамериканской прозы (Эссе)" - читать интересную книгу автора

периода. И живопись, и скульптура той поры подчинились регламенту испанской
церкви и были провинциальными и посредственными. А архитектура пошла своим,
вольным путем. На те три века истории приходится и высокое Возрождение, и
классицизм. Однако архитектура Латинской Америки проскочила и высокое
Возрождение, и классицизм - они ей оказались ненужными. Зато
латино-американские зодчие любили готику, а потом в особенности барокко, то
есть искусство взволнованное, неспокойное. Барокко они довели до крайности.
При простоте планов церквей декор их фасадов удивляет буйством
фантастических форм и линий. Тут и разные контрасты форм, и гиперболизация
иных из них, и многокрасочность, и напряжение. Это романтическое барокко.
Конечно, мысль об "отражении" латиноамериканской архитектуры в романе
Гарсиа Маркеса была личностной и частной, но мне она показалась
существенной.
У меня своя "домашняя" терминология, которая, наверное, не
соответствует многим ученым словам. И вот для меня латиноамериканская проза
является продолжением и развитием романтического направления в литературе. А
направление это существует тысячи лет. Оно жило в устной мифологии, жило и в
литературе письменной, в "Золотом осле" Апулея в частности. Многие свойства
латиноамериканской прозы вырабатывались именно этим направлением. Обращение
к мифу, например, к поэтическому и фольклорному восприятию мира. Оно было и
в чисто реалистических вещах, в таких, как "Дон Кихот". А "космовидение"?
Оно и прежде было. Оно было у Гомера. Оно было у Босха. Было у Свифта. Было
у Вольтера. Оно было у Гёте в "Фаусте". Конечно, латиноамериканская проза
самобытна, и ей свойственны достижения, о которых речь уже шла в
выступлениях Кубилюса и Адамовича. Однако мне кажется, что при этом
латиноамериканскому роману приписываются еще и открытия, которые были
сделаны до него, даже тысячелетия назад. Порой же открытия были сделаны и в
вещах, широкому читателю теперь малоизвестных, скажем в романе Ч.Мэтьюрина
"Мельмот-скиталец". И там есть многие элементы, какие были развиты
латиноамериканскими прозаиками (нет, пожалуй, там лишь "смехового" видения
мира из-за особенностей натуры автора).
Можно выявить и другие связи латиноамериканской прозы с общим потоком
литературы и искусства. Вот, например, умение говорить прямо, без эвфемизмов
о вещах, для кого-то, предположим, "грубых". О ночных горшках и прочем. Эти
слова и эпизоды идут не для какой-то литературной нагрузки - они
естественны, дают ощущение полноты, сочности жизни. Фернанда в "Ста
годах..." начинает употреблять всякие деликатные слова по поводу совершенно
определенных явлений жизни. Амаранту это приводит в раздражение, и она
говорит о том, что Фернанда, видимо, путает задницу с великим постом. Так
вот, латиноамериканская литература (по всей вероятности, уже в традициях
своей культуры) задницу с великим постом не путает. Для нашей, русской
литературы это отчасти урок, не то чтобы предоставление каких-то
возможностей - у каждой культуры свои особенности, и иные слова, какие в
тебе не воспитаны, не произнесешь, - но все же это урок яркой передачи
полноты жизни.
Однако опять же очевидны здесь и европейские истоки этого явления.
Естественная грубость, или грубоватость, была и у Шекспира. Была и у Рабле,
была и у Брейгеля, была и у Босха. Кстати, в Испании еще в XVI веке с
большим интересом относились к Босху - не случайно самое важное собрание
работ художника оказалось в Музее Прадо. И опять же эта "грубоватость" была