"Владимир Викторович Орлов. Распятие и воскресение Татьяны Назаренко (Эссе)" - читать интересную книгу автора

действо, телевизоры в пору съезда депутатов не выключали.) Да и в годы
тихие, "равнинные", с утопленными страстями и надеждами, люди обращались
прежде всего к слову, современников ли, редкому, но сохранявшему честь
литературы, или к слову прошлому, упрятанному, закопанному, но и в тайниках
и оковах - живому, благотворному. Честное, талантливое на сцене, на экране,
в залах музыкальных тоже вызывало отклик в душах. Или хотя бы волны
интереса. А рвались ли люди в залы выставочные? Случалось. Рвались.
Но чаще всего из-за произведений приезжих. Имеющих вековые репутации,
доступных "простому" человеку для обозрения, возможно, раз в его жизни.
Спасибо за те выставки и за угощения шедеврами. (Правда, в очередях на
Волхонке всегда стояло много служивых дам, меньше - служивых кавалеров,
вырвавших в учреждениях билет на сеанс, у картин они не задерживались, а
утекали в магазины или куда надо, благо было время, но суету в толпе
создавали.) Иногда разговоры в публике вызывали и выставки отечественных
художников. В особенности, если гремели скандалы. Никиту Сергеевича, скажем,
доставили на МОСХовский юбилей в Манеж, и случилось бушевание. Или
бульдозерами отрецензировали выставку авангардистов. "Караул устал..." Или
что-то там вышло на Малой Грузинской. Что - неизвестно, но вышло. При этом
скандальные работы оставались от ведущих о них разговоры в отдалении, что
они такое - никто и не знал. Есть, конечно, среди живописцев и личности, их
немного, поднявшиеся в сознании их поклонников до уровня самих Юлиана
Семенова, Валентина Пикуля, Анатолия Иванова и Иосифа Кобзона, у них
происходили выставки в престижных залах, и там толклись. Но интересы и вкусы
у патриотов тех выставок были специфические. На выставке Д.Левицкого я долго
бродил рядом с подобными любителями. Блистательный Дмитрий Григорьевич
оказался для них иллюстратором В.Пикуля. Только что вышел "Фаворит", и тут
кстати подоспел какой-то Левицкий со своими картинками. Слышались реплики:
"Вон та жена Гришки Орлова, невзрачная баба-то, а вон та, помните, мужиков
пробовала для Екатерины, а вот тот по утрам опохмелялся щами из бутылки..."
Прикасались к "истории", об искусстве речи не шло... Погруженные в мир
обласканного рекламой собственного мастера купеческого портрета, ныне еще и
названного художником коммерческо-благотворительным, восхищались ювелирными
изделиями и мехами волос к волоску, как живые - влиятельных и "нужных"
персонажей. Не об искусстве и сущности рассуждали и на выставках
И.Глазунова. В раскрасках, многометровых и среднескромных, пытались углядеть
известные лица, их символику и роли во внутрикартинных концепциях, намеки,
толковали их не столь упрощенно и простодушно (как, скажем, поклонники
В.Пикуля), а в стараниях возместить хотя бы и разговорах неутоленность в
правде об истории Отечества и драматизме бытия. Но расчетливые иллюстрации к
истории, снабженные потеками крови, в частности, и оттого, что жидкость в
этих потеках казалась притворной, вишнево-клюквенной, чуть ли не сладкой,
ощущение драматизма бытия не создавали. Суждение здесь, естественно,
субъективное. Но убежден, что первичными в причинах горячности разговоров
были - злоба дня, собственная неудовлетворенность явлениями жизни и
культуры, а не самодостаточность, самоценность предложенного искусства.
За два года открылись сундуки и короба. И в истории, и в философии, и в
литературе, и в кинематографе, и в музыке. И в искусстве изобразительном. Во
всеобщем возвращении к здравому смыслу, к реальностям жизни и культуры
происходили ломки установленного и высветления вершин. С иронией, увы,
печальной, оглядываемся на клетки соцреализма, при которых, впрочем, в