"Владимир Орловский (Грушвицкий). Из другого мира ("Чудеса и диковины", 1992, N 1)" - читать интересную книгу автора

случайно брошенному на моем пути, который скоро исчезнет с моего горизонта
в толчее жизни, так же внезапно, как и появился. И это только потому, что
мы встретились в недобрую минуту, когда молчание и одиночество стали
окончательно невыносимыми.
Началось с безобидного разговора об идеях Римана и Лобачевского. И,
конечно, Корсунская знала об них не только понаслышке. Риманову геометрию
четырех измерений она проштудировала добросовестнейшим образом, а
Лобачевского цитировала чуть не наизусть и говорила о нем с энтузиазмом.
От них перешли к Эйнштейну, переведшему теоретические построения
математиков на почву реальных возможностей.
- Я бы не удивилась, - сказала Корсунская, - если бы в один прекрасный
день мы здесь, на земле, оказались в состоянии увидеть, прощупать это
таинственное направление, заглянуть через него в такие провалы, перед
которыми наша Вселенная - щепка в океане.
Это оказалось толчком, от которого я точно с горы покатился. Я
рассказал все, начиная с первых моих попыток, ряда неудач, сомнений, новых
исследований и кончая последним результатом, осуществившим то, о чем она
сказала в своей последней фразе.
- И вы могли бы мне это показать? - только спросила она, когда я
кончил, и в глазах ее ничего нельзя было прочесть. Нина Павловна была
верна себе: ей нужны были факты. Останавливаться теперь было смешно и
нелепо: я повел ее в лабораторию. Когда после этого она, уходя, пожала мне
руку, - это было уже не обычное официальное пожатие, ничего не говорящее;
ее рука на секунду дольше задержалась в моей, и в глазах мелькнуло что-то
такое, в чем я не успел разобраться, но от чего сердце заныло томительно и
радостно. Что это еще такое?


30 июня.
Что-то странное творится или со мною самим, или вокруг меня. Если это
протянется еще несколько дней - я сойду с ума. О вчерашнем вечере я не
могу вспомнить без острого ужаса. Я сидел в лаборатории, возле
спектроскопа и изучал изменения в цветных линиях его поля. Дверь в
соседнюю комнату было приоткрыта; за окном бушевал ветер и швырял в стекла
пригоршни песка, так, что казалось, что там, во тьме, стоит кто-то и
царапает их шершавой лапой. Знакомое чувство тревоги росло непрерывно.
Мерно постукивал маятник часов, мелькая медным диском и отмеривая
умирающие секунды.
Вдруг мне показалось, нет, не показалось, а я почувствовал с
несомненностью сзади меня в комнате чье-то присутствие. Однако я знал, что
никого нет, так как наружная дверь была заперта. Тишина стояла мертвая.
Несколько минут я держал себя в руках и продолжал работать. Вдруг пламя
горелки на столе вспыхнуло и погасло, будто от внезапного порыва ветра. У
меня было ощущение, что кто-то вплотную подвинулся ко мне и дышит за
спиной. Я быстро обернулся - пустота и тишина. Падали секунды, и шуршал
песок за окном. Сердце билось сильными ударами, не хватало дыхания. Я сел
к столу. Присутствие невидимого посетителя стало физически невыносимым.
- Кто тут? - крикнул я не своим голосом и, вскочив, обернулся назад.
Молчание... Распахнувшаяся настежь дверь чернела провалом в темноту...
Какие-то беглые тени метались по углам. Серый туман колыхался перед