"Владимир Орловский (Грушвицкий). Из другого мира ("Чудеса и диковины", 1992, N 1)" - читать интересную книгу автора

колотился глухими ударами замиравшего сердца, еще мелкая, зябкая дрожь
трясла меня с головы до ног, а вместе с тем хотелось, чтобы не кончались
эти жуткие минуты. Казалось, что без конца готов я стоять вот так, среди
пустой комнаты, прижимая к себе вздрагивающее теплое тело. Но это длилось
недолго. Корсунская открыла глаза и оглянулась с изумлением. Я оставил ее
и в невольном замешательстве отвернулся, делая вид, что рассматриваю
разбитый прибор. Несколько мгновений она, видимо, собиралась с мыслями;
потом я услышал неуверенный, дрожащий голос:
- Простите меня, Дмитрий Александрович - Я, вероятно, вас напугала. Я
сама не знаю, что со мной случилось... Какая-то дикая игра воображения,
странная галлюцинация...
И тут мозг мой пронзила мгновенная мысль но ведь, значит, это именно не
была галлюцинация... Значит, мы оба видели какую-то дикую загадочную
действительность, и я почувствовал, что по спине ползут мурашки, и душу
мучит снова звериный, непреодолимый страх.
Но я ничего не сказал Нине Павловне и, успокоив ее несколькими словами,
вышел проводить домой. Стояла темная, звездная ночь. Орион на Востоке
лучился и мерцал далекими огнями и кругом - брызги света, мириады миров в
безднах пространства, в торжественной тишине двигались железными кругами.


Что же это было? Все-таки галлюцинация? Странный мираж, одинаковым
образом отпечатлевшийся в сознании двух людей? Как объяснить такое
совпадение? И потом: почему разлетелся в осколки прибор, задетый шествием
этих таинственных теней?
Но тогда что же? Действительность, похожая на бред больного мозга?
Факты, которые можно принять за сон и видение? Призраки и тени, словно
вынырнувшие из седых легенд и сказаний и разгуливающие среди колб и реторт
лаборатории XX века?
Так или иначе в жизнь ворвалось что-то таинственное и стоит передо мною
каменным сфинксом, требуя разгадки.


12 июля.
Несколько дней прошло спокойно. Аппаратура моя после знаменательного
вечера, когда разлетелся вдребезги один из главных ее приборов, все еще
бездействует, дня через два, вероятно, можно будет снова пустить ее в ход.
Но, откровенно говоря, интерес моей работы в значительной степени заслонен
событиями этих дней и бесплодными попытками их объяснения.
Нина Павловна ходила дня два необыкновенно подавленная и угрюмая:
случай в лаборатории произвел на нее огромное впечатление. Она,
по-видимому, была убеждена, что стала жертвою игры воображения. Я угадывал
ее тревогу. Как-то на днях она вскользь упомянула о тяжелой
наследственности в смысле психических заболеваний. И уже тогда мне
послышалось в ее словах смутное беспокойство. Все, что случилось в этот
вечер, она могла принять за внезапное проявление этого страшного
наследства. Мне стало больно мучить ее дольше. И, кроме того, у меня
выросло к ней какое-то новое чувство мягкой нежности.
После того вечера, когда проснулась в ней слабая, испуганная женщина и
эта минута бросила ее инстинктивно ко мне, под защиту мужской руки, - я