"Раиса Д.Орлова-Копелева. Двери открываются медленно" - читать интересную книгу автора

Конечно, все мало сопоставимо. Многие немецкие эмигранты были бедны,
держались отчужденно.
Брехту в годы маккартизма пришлось даже отвечать на "комиссии по
расследованию антиамериканской деятельности".
Но им, кто тогда бедствовал, тосковал, им пришлось ждать, двенадцать лет,
- сравнительно недолго... Для Фейхтвангера эмиграция была, быть может, в
самом привлекательном обличьи. Впрочем, кто знает, о чем он думал, о чем
тосковал, глядя на океан из удивительного этого окна.
Не все немецкие писатели-эмигранты захотели вернуться на родину и после
поражения фашизма.
...Приходит иностранец в дом Чуковских в Переделкино. Скольких я там
видела, скольких сама приводила! Он прикоснется к жизни хозяина этого
удивительного дома, к большому отрезку русской и советской культуры, увидит
один из живых ее очагов. Но что он сможет узнать о наших трагедиях давнего и
недавнего прошлого? О том, что было, когда погиб муж Лидии Чуковской? О том,
как здесь жил Александр Солженицын еще за два дня до ареста? Это тоже
прошлое, но как ясно помню я тот день, когда мы, уже услышав, что он в
безопасности, в Германии, в доме Генриха Белля, пошли к Чуковским, и видели
эту аскетическую комнату, и днем плотно занавешенную, письменный стол -
больше там ничего не было, и сияющий переделкинский снег снаружи.
Надо представить себе, осознать труднопереводимость, а то и
непереводимость разного опыта.
Ведь все время сравниваешь, то есть пытаешься переводить, и не с одного
языка на другой, а один опыт на другой, сопоставляя одну историю с другой.
Опыт личный, то, что накопилось в твоей душе за десятилетия. И неизмеримо
более долговременный опыт, тот, что накапливался веками в душе народа, к
которому принадлежишь.
Пытаться переводить с одного опыта на другой мне приходилось и в Москве.
Объяснять поступки и слова наших иностранных друзей москвичам. Поступки
некоторых советских литераторов-диссидентов и не диссидентов иностранным
друзьям.
Этим мне приходилось заниматься и дома, между своими. В шестидесятые годы
возникло нравственное, ненасильственное сопротивление "системе", чаще всего
называемое диссидентством.
Люди становились диссидентами, ибо не хотели, не могли терпеть вокруг себя
зла, лжи, несправедливости. Так же, как не хотели, не могли терпеть зла их
далекие и близкие предшественники, становясь оппозиционерами, мятежниками,
революционерами.
С того времени, как диссидентство возникло, я жила на границе двух групп.
Одна широкая - либеральная интеллигенция, люди, работающие в системе. Другая
- узкая, собственно диссиденты, люди из системы выброшенные, либо из нее
ушедшие. Разумеется, линия раздела весьма условна и подвижна.
Сколько близких мне людей перешло из первой во вторую! Сколько начало
переходить, а потом вернулось...
Знаю порядочных людей, которые диссидентами не становились не только
потому, что боялись репрессий. Но и потому, что больше всего на свете хотели
продолжать делать свое дело. Это было необходимо данному учителю, врачу,
писателю, священнику. В нем нуждались ученики, больные, читатели, прихожане.
Нуждалась и нуждается огромная страна.
Диссидентами не становились и потому, что ни за что не хотели уезжать, а