"Владимир Орешкин. Нино, одинокий бегун." - читать интересную книгу автора

воспринимал происходящее с юмором, должно быть, еще не пришел в себя от
счастья.
Центр тем временем преподносил сюрпризы. Коэффициенты ребят посыпались
как из ведра, уложившись в промежутке между "семьюдесятью" и "тридцатью".
Что поделать, гениев среди нас, - за исключением, конечно, Кима Жове, - не
оказалось.
Наконец, осталось только двое, Макс Питере и я. Никому бы не пожелал
оказаться в одной компании с ним. Я чуть ли не сгорел со стыда, когда мы
оказались вместе и он, с серьезным лицом мыслящего дегенерата, пыхтя не
прожеванным за завтраком луком, стал уверять, что всегда знал, что я -
стоящий парень, не чета остальным выскочкам из нашей группы, которые
только и думали с первого года обучения, как бы поставить себя выше
остальных, задавались, вели всякие заумные разговоры, а на деле тоже не
прыгнули слишком высоко - в элиту не попал никто.
Пять дней мы ходили с Максом Питерсом на испытания. Это были ужасные
дни...
Боясь незнакомых людей, он держался рядом. А в очереди сидели
слабоумные из других школ: кто заикался, кто пускал слюни, кто тряс
головой, словно в припадке. Макс хватал меня за рукав, наклонялся близко
и, касаясь мокрыми губами, шепелявил:
- Давай держаться вместе, они запросто могут нам накостылять. У него
была идея фикс: незнакомые люди только и думают, как бы надавать ему по
шее.
На пятый день Макс Питере получил балл "три", а вместе с ним право
работать проверяющим пропуска в любом учреждении города.
- Ну что ж, Макс, - похлопал я его по плечу, - тебе повезло больше.
Он брезгливо отдернул плечо и высокомерно взглянул на меня маленькими
голубыми глазками без ресниц.
На следующее утро я пришёл в Центр ориентации один, плюхнулся в кресло
и затих.
Очереди почти не было, сидело впереди два парня, по внешнему виду
напоминающих экспонаты из зоосада. Особенно поразили не их
безмятежно-тупые лица, а затылки - жирные, поросшие короткой щетиной,
словно бы не человеческие.
Проходящие мимо служащие в белых халатах с жалостью посматривали на
нас. Нужно сказать, что мне, отыскивая внешние изъяны, они уделяли более
долгие взгляды.
Должно быть, не находили, потому что в их глазах читалось недоумение.
Сам я удивляться устал... Машина, решающая судьбу, ошибаться не могла.
Ошибка исключена. За многие века работы она ни разу не допустила промаха,
попытки усомниться в её решениях кончались крахом - в человеческих
способностях она разбиралась превосходно. Значит, во мне скрыт не внешний,
а внутренний порок такое тоже случалось, мне приходилось читать и слышать
об этом."
Родители не знали, куда деться от горя. По мере того, как испытания
продолжались и возможность получить высокий коэффициент исчезала, вид их
становился все печальнее. Когда же стало ясно, что профессия моя будет
хуже отцовской, они совсем потеряли голову. Дело не в деньгах, даже не в
престиже, хотя в последние дни соседи со смешками в глазах посматривали на
меня и перестали спрашивать о том, как проходят испытания. Дело