"Владимир Орешкин. Нино, одинокий бегун." - читать интересную книгу автора

тысячи разведывательных кораблей по заданиям центральных администраций
непрерывно исследуют неизвестные космические тела, вторгаясь в неведомое.
В школьных учебниках которые нас заставляли учить почти наизусть,
убедительно доказывалась несостоятельность утверждений скептиков.
Я считал - мне уготовлена самая лучшая доля. Родственники благодаря мне
после испытаний заживут обеспеченной жизнью.
Родителей я люблю. Бедным папе и маме не везло - добрые, они
растерялись в водовороте жизни. В наш век, когда самой модной чертой
является практичность, они оказались изгоями, беззащитными перед напором
деловитости. Жили мы небогато, многое, что было доступно остальным ребятам
группы, я не мог себе позволить.
Вечно у нас дома не хватало денег. Отец, раньше времени постаревший от
старания раздобыть лишние кредитки, подработать, запечатлелся в моих
глазах седым стариком с добрыми тоскующими глазами. Мама, вечно что-то
делающая по хозяйству, экономящая каждую монету, под стать отцу выглядела
старше своих лет. Я был их единственной надеждой, на меня они тратили
скудные деньги, которые им удавалось сберечь... Во всем был виноват
проклятый коэффициент, выведенный когда-то отцу безжалостной машиной -
"тридцать три". "Тридцать три" - порог бедности.
Хранителям книг никогда не платили много. Кому нужны в наше время
пожелтевшие архаизмы, доставшиеся в наследство от бесконечно далеких веков.
Поэтому я считал справедливым выдержать первое же испытание, - что
получу в результате уточнения, волновало меньше, главное - от "ста
пятидесяти" до "двухсот".
Но табло осталось чистым. В моем личном деле поставили штамп запрета на
многие великолепные профессии. Утешало, что никто из ребят не получил
такого балла и что по статистике нашего центра лишь один выпускник за
четырнадцать лет удосуживался его.
Дальше потянулись недели разочарования. Ким Жове, мой приятель, получил
коэффициент "сто восемь", он был первый, кто закончил борьбу за место под
солнцем. Все поздравляли его, я тоже. Когда тряс его руку, мелкая зависть
терзала душу. Почему на "ста восьми" остановился именно он? Чем хуже я?
Его отец имел "сто десять" - Ким все одиннадцать лет, пока мы учились в
школе, гордился этим. Иногда к концу занятий тот прилетал за ним на
аэролёте последней модели, бесшумной красивой машине, предмете восхищения
всей школы. Они на выходные дни отправлялись в заповедники Африки или
смотреть Северное Сияние на полюсе не с экскурсией, как мы, а просто так,
сами по себе, семьей, а это удовольствие стоило страшно дорого.
Выше "ста" из группы не получил никто. Следующий парень, Ов Линь,
остановился на "восьмидесяти девяти", за ним был Джорж Бенуа, которому
табло показало "восемьдесят два".
Директор школы на собрании, посвященном первой троице, долго распинался
о том, что мраморная доска, на которой увековечены фамилии учеников,
окончивших прекрасную нашу школу и получивших коэффициент больше "ста",
пополнится еще одной достойной фамилией. Говорил, что последние годы он с
большим вниманием приглядывался к трем парням нашей группы: Жове, Линю и
Бенуа, - и готов был дать голову на отсечение, что именно они получат
самые высокие баллы. О Жове он вообще не мог говорить без священной дрожи
в голосе, раза три повторил, что тот - достойный сын своих родителей и что
он никогда не сомневался в великом его будущем. Киме, надо отдать должное,