"Джеймс Олдридж. Последний взгляд [H]" - читать интересную книгу автора

парижским корреспондентом выходившей в Торонто газеты "Стар".
- Пошли в "Петуха и корону", я тебя угощу пивом,- сказал Джек, поднимая
свое грузное тело со стула из металлических трубок, и мне показалось, что,
как только Джек встал, стульчик сразу распрямился.
- Я не пью,- сказал я.
- Хорошо, я не стану толкать тебя на гибельный путь. Я угощу тебя
лимонадом.
Он нахлобучил на затылок широкополую мягкую шляпу "борсолино",
по-европейски накинул на плечи непромокаемый плащ и, величавый как монумент,
зашагал впереди меня через отдел новостей и комнату младших редакторов,
сейчас полупустую, потому что с утра работали только сотрудники
манчестерского издания.
- Я дам тебе письмо,- сказал он.- А на словах можешь передать от меня
Эрнесту, что он слишком хороший газетчик, чтобы стать хорошим писателем. И я
знаю, что говорю.
Для меня так и осталось неизвестным, что написал обо мне Джек в письме
Хемингуэю. Понятия о чести, привитые мне воспитанием, связывали меня по
рукам и ногам и не разрешали вскрыть и прочесть письмо. Но когда я разыскал
в Париже на улице Монж отель, где жил Хемингуэй, мне пришлось какое-то время
побродить по соседним улочкам, а потом посидеть на пыльных руинах
древнеримского цирка, чтобы обрести хоть какую-то уверенность в себе и
преодолеть робость и сомнения. Но я знал, что надо выдержать все, что мне
предстоит, и, стараясь держаться независимо, стараясь как-то охладить лицо,
чтобы не заливаться краской, я поднялся по крутой лестнице на третий этаж и
позвонил в номер тринадцать.
За дверью кто-то насвистывал "Чай для двоих", и немного погодя, когда я
позвонил еще раз, явно американский голос произнес:
- Я открою, Эрнест, только ты ради бога поторапливайся.
Дверь распахнулась настежь в полном смысле этого слова, и на меня
уставился очень прямой и стройный человек в отлично сшитых, но подтянутых
выше талии твидовых брюках и в шелковой рубашке.
- Мосье? - вопросительно сказал он и по-английски добавил: - Очень юный
мосье.
- Я хотел бы видеть мистера Хемингуэя,- сказал я.
- Вот как?- В голосе стройного вылощенного американца сквозило почти
ребячье любопытство.- А зачем? - спросил он.
- У меня письмо к нему.- Я протянул конверт.
Американец оглядел меня, как почему-то здесь оглядывали все, и я понял,
что сейчас начнутся насмешки.
- Эрнест! - крикнул он.- Тут пришел... Тут какой-то древнегреческий
атлет принес тебе письмо. Хочешь, я распечатаю и прочту тебе?
- Если оно пахнет дамскими болгарскими сигаретами, рви его немедленно.
Американец обнюхал конверт.
- Оно пахнет нафталином,- крикнул он.
- Да ну тебя, Скотти. Порви его.
- Нет, ей-богу. Пахнет нафталином.
Это была правда. Перед моим отъездом из Австралии мать, укладывая на
дно чемодана спортивную куртку, положила в карманы шарики нафталина. Письмо
пропиталось его запахом.
Американец распечатал конверт и пробежал глазами письмо. Потом поглядел