"Джеймс Олдридж. Последний взгляд [H]" - читать интересную книгу автора

только для того, чтобы защитить его принципы и доказать его правоту
Хемингуэю. А я и сам в себе сомневался и не мог понять, почему я устоял
перед Мари-Жозеф. Конечно, я не могу сослаться ни на какие моральные
принципы - что касается меня, то это лишь жалкая иллюзия. Принципы были тут
ни при чем.
Они уложили меня в постель, и, кажется, я начал понимать, что я сделал
для Скотта, только тогда, когда у меня прошло похмелье, улеглись ярость,
гнев и возмущение и мы снова собрались в путь.
- Если тебе хочется распрощаться с нами - я прекрасно тебя пойму,-
сказал Скотт.
Я помотал головой. Мне хотелось со злостью сказать им, что, если я
сейчас расстанусь с ними, они будут вспоминать меня, как смешной анекдот, а
я относился к их проделке совершенно иначе. Но я промолчал.
- Молодец,- сказал Скотт. Он был в отличном настроении. Он выиграл спор
и так этому радовался, что даже стал напевать, потом, помахав рукой
маленькой старушке, сидевшей у края дороги на стульчике возле молочных
бидонов, он с воодушевлением сказал Хемингуэю:
- По-моему, наша поездка в конце концов окажется очень удачной.
- Почему у тебя такое впечатление? - отозвался Хемингуэй.
- Потому что он раз и навсегда доказал, что истинную сущность человека
ничто не может скрыть,- сказал Скотт.- Ни дьявол, ни плоть, ни бой быков.
- Ну, возможно, мальчуган не смог скрыть свое истинное "я",-сказал
Хемингуэй.- Но, клянусь богом, я-то могу.

Глава 4


Тут-то и появилась Бо Мэннеринг. То есть она возникла на следующем
пункте, предусмотренном в маршруте Скотта, а именно в знаменитом ресторане
под названием "La Fontaine Danie" возле Майенны. Ресторан этот стоял прямо
над старым заросшим прудом, и мельница семнадцатого века все еще сучила
белую водяную пряжу, а Бо сидела в углу за столиком, накрытым на четверых, и
посасывала длинный зеленый мундштук с сигаретой.
Настоящее ее имя было Селест, но кто-то не то в школе, не то у знакомых
на даче почему-то прозвал ее Бо Селест, и потом она стала просто Бо. Мне
такие девушки в жизни еще не попадались. Моя ровесница, одета во все
скромное и дорогое,- и надменная серьезность, в которую почему-то не
верилось всерьез. Вряд ли и сама Бо уж очень хотела, чтоб в нее поверили.
Через полчаса я влюбился и принялся ревновать Бо к Хемингуэю и Скотту, не
сомневаясь, что они тоже в нее влюблены. Я тогда пока не знал, что творилось
у них с женами, а то бы ревновал еще убежденней, и я до сих пор никак не
пойму, знала сама Бо что-нибудь про эти их дела или нет. Она мне, ясно,
ничего не говорила. Правда, теперь-то уж после всего, я думаю, может, она и
знала. Хотя нет, в общем-то я толком ничего не берусь утвер ждать насчет Бо.
Она сидела и ждала за столиком, а Скотт задержал нас на минуточку в
дверях. Он сказал:
- Глядите-ка, Бо единственная девушка на всем белом свете из плоти и
крови, но точная, как часовой механизм.
Бо постучала по длинному мундштуку пальчиком, потом сунула мундштук в
угол рта, надула губки. Потом перекатила его к передним зубам, затянулась.