"Джеймс Олдридж. Последний взгляд [H]" - читать интересную книгу автора

Я помню, как они барабанили по зеленым ставням, но не помню женщину,
которая открыла дверь и велела им угомониться.
- На ней было меховое пальто, большая черная шляпа, а на груди яшмовый
крест,- рассказывал потом Скотт.- И когда Эрнест попросил пригласить самую
молоденькую, самую хорошенькую и пухленькую и самую глупую крестьяночку в
этом доме, женщина заявила, что у нее приличное заведение и она не желает
слушать подобные разговоры.
- Это вам не Сен-Жермен де Пре,- с негодованием заявила она.- Это -
Алансон.
Пока что мой инстинкт мне ровно ничего не подсказал, и хотя я наотрез
отказался сесть в кресло рядом с другим клиентом в шляпе, листавшим старые
журналы, словно на приеме у зубного врача, который должен вырвать ему зуб, я
твердил Скотту и Хемингуэю, что никому я своего паспорта показывать не
стану. Я решительно отказывался показать паспорт кому бы то ни было, как они
ни настаивали. И не вытащил паспорта.
- А как быть с деньгами? - спросил Скотт.
- Достань у него из кармана,- сказал Хемингуэй, и они принялись
ощупывать мои карманы в поисках бумажника, но мне показалось, что они
потешаются над моими шариками от моли, а может, даже хотят меня ограбить,
словом, я не желал, чтобы меня обшаривали. Я стал отбиваться кулаками.
- Когда он пойдет туда, надо снять с него пиджак,- сказал Хемингуэй.
Насчет пиджака я что-то ничего не помню, но Скотт потом говорил мне:
- Ты ковырял в ушах так, словно хотел выковырять оттуда все, что с
тобой происходило. Но ты был хорош, Кит, как маленький фазаний петушок,
взлетевший на своих крылышках к утренней заре, зная, что его подстрелят.
Потом у них с Мадам в черной шляпе возникли разногласия насчет моего
состояния, но поскольку я был тихий, и совсем юный, и серьезный, и
чистенький и держался очень прямо, то меня признали вполне подходящим
клиентом, и когда Мари-Жозеф окликнула нас с верхней площадки, они потащили
меня по узкой лесенке вверх. Но я упирался. Я крепко вцепился в перила.
- Ага! - торжествующе воскликнул Скотт.- Хребет дает себя знать!
Но Хемингуэй был не склонен верить этому.
- Он боится, что на лестнице у него закружится голова, вот и все.
- А я тебе говорю, что это чистейшая, нравственная натура,- возразил
Скотт.
Я цеплялся за перила обеими руками и, как уверял потом Скотт, зубами
тоже. Они тащили и подталкивали меня с такой силой, что в какую-то минуту
было похоже, что вся лестница вот-вот рухнет. Но я не мог выстоять против
Хемингуэя, который разжал мою хватку, сильно поддав снизу рукой. Потом он
почти на себе поволок меня по лестнице к двери комнаты, где на медной
кровати сидела Мари-Жозеф в шелковистом халатике и с покорным видом смотрела
на дверь. Скотт потом сказал мне, что она, должно быть, привыкла к тому, что
ей доставляют мужчин в таком состоянии.
- Она еще совсем девчонка, лет семнадцати, не больше - такой бы на
рассвете в поле ходить да доить тех самых коров, что в очках. Ножищи и
ручищи у нее огромные, и пахло от нее протухшим сыром. Бедная девчонка! - Et
voila(2),- сказал Хемингуэй.
Они подтащили меня к самой двери, а я все еще оборонял свои нафталинные
шарики и, должно быть, только мельком увидел Мари-Жозеф. Я вцепился в
дверной косяк, прирос ногами к полу, и им не удалось втолкнуть меня в