"Фрэнк О'Коннор. Единственное дитя (Из автобиографических книг) " - читать интересную книгу автора

Ольстер. Отказ по этим двум пунктам означал гражданскую войпу, которой в
свете того, что мы знаем сейчас, можно было бы, если бы хватило здравого
смысла, избежать, ибо она была перенесением в четвертое измерение
импровизации, которая началась после разгрома восстания 1916 года.
Националистское движение раскололось, появились две партии: партия
фристейтеров, принявшая договор с Англией, и партия республиканцев,
выступавшая против него с оружием в руках. "..." Я встал на сторону
республиканцев, потому что Коркери был за них. "..." Я все еще видел жизнь
сквозь дымку литературы - единственный взгляд, доступный мне, - хотя
страсть к поэзии заменялась страстью к роману девятнадцатого века, и
гулящая девица с соседней улицы воспринималась мною уже не как "еще одно
несчастное создание", но как мадам Бовари или Настасья Филипповпа, а
Западная улица - место вечернего променада клерков и продавщиц - как
Невский проспект.
При таких обстоятельствах было только естественно, что Хендрика и меня
назначили кем-то вроде цензоров в местную газету, где за неимением
настоящей информации печатались плохие патриотические стихи наших
принципалов, обожавших писать о бедах милой старой Ирландии. Как мы
торжествовали, когда однажды вечером в редакцию зашел О'Файолайн и передал
нам свои превосходные стихи: казалось, вот и начали приходить люди - те,
что надо! И было только естественно, что именно меня, поскольку мне были
лично известны "Севастопольские рассказы" Толстого, выбрали на роль
военного корреспондента. "..."
Вечером следующего дня я оказался недалеко от Килмаллока, в Эшил Тауерс
- псевдоготическом замке, занятом под генеральный штаб фронта. "..." По
имеющимся сведениям противник как раз собирался его штурмовать, и
собравшиеся в библиотеке офицеры усердно разглядывали карту, решая, какие
мосты следует взорвать, чтобы воспрепятствовать вражеским продвижениям, В
длинной готической зале находилось пятьдесятшестьдесят человек с ружьями
через плечо, сидящих при свете свечей по обе стороны длинных, сколоченных
наспех столов. Казалось, зал чуть подрагивает в мерцании свеч; украшенные
рогами оленьи головы взирали со стен в полутьме, словно не веря своим
глазам. Внезапно какой-то молодой человек с ружьем в руке вскочил на стол
и затянул один из вариантов - самый романтический - старинной разбойничьей
песни о Шопе О'Двайере из долины. "..."
Назавтра рано утром поступили сведения об усиленном передвижении
противника вдоль пашей линии фронта, и меня усадили в шарабан и послали за
подкреплением в Крум. Последнее особенно меня взволновало.
Я знал, что Крум - древняя крепость О'Донованов, откуда нас выбил в
конце двенадцатого века Доннел О'Брайен. На небе пылало красное зарево,
пока я ходил по маленькому городку из дома в дом, стуча в двери прикладом
карабина, которым, желая доставить мне удовольствие, кто-то меня снабдил.
Только я вернулся, как меня направили с донесениями в штаб дивизии к
дивизионному генералу Лайэму Дизи. Помню, он не оправдал моих ожиданий: не
обратив внимания на депеши, генерал сказал, что у меня усталый вид, и
предложил поспать в его комнате. Это был добрейший человек из всех, кого я
встретил за свою короткую военную карьеру, и сам уложил меня спать -
большего не мог бы желать ни один юный Керубино, но я был недоволен. Мне
не давало покоя, что генерал отнесся к донесениям недостаточно серьезно,
и, провалявшись без сна час-другой, я, покинув казарму, пошел его