"Николай Сергеевич Оганесов. Двое из прошлого (Повесть) " - читать интересную книгу автора

сродни красильниковскому "забыл, потому что был пьян". Я не искал
сходства, да и о каком, казалось бы, сходстве может идти речь, если один
из них убийца, а другой - его жертва. Тем не менее что-то общее между ними
все-таки было - в манере держать себя, в настойчивом, безоглядном желании
уйти от ответа, в упорстве, с которым оба стремились выдать желаемое за
действительное...
Я вспоминал наши самодельные листовки - исписанные лиловыми чернилами
странички из ученических тетрадок, вспоминал нескладный Валеркин силуэт на
углу улицы, его ярко-рыжую голову, неподвижно лежавшую на снегу у школы, -
вспоминал и думал, что дело, наверное, не в возрасте, не в
обстоятельствах, не в том, идет ли война или наступило время мира:
независимо от того, сколько тебе лет, шестьдесят или пятнадцать, жизнь
заставляет делать выбор, заставляет отличать, что есть добро, а что зло, и
это в конечном счете определяет, к а к  жил  и  д л я  ч е г о  жил; дело
в самом человеке, его совести, чувстве долга, в его жизненной позиции, а
позиция эта вырабатывается не в момент принятия решения, а всей
предшествующей жизнью...
Не исключено, что именно эта последняя мысль повлияла на мое
настроение, когда второго февраля, сдав архивариусу дело, я вышел на
промозглый, но уже пахнувший весной воздух и не обнаружил за углом ни
разрушенных домов, ни окон, крест-накрест заклеенных полосками бумаги, ни
воронья, рассевшегося на дороге в предвкушении поживы.
В кармане моего пальто лежали заметки. С ними еще предстояло
работать, однако смысл записанного я не смог бы передать лучше, чем это
сделал Сотниченко. Доложив о результатах проверки, он заметил об убитом:
"А прошлое-то у него с душком, Владимир Николаевич".
Да, прошлое Георгия Васильевича выглядело весьма неприглядно. Прав
был Тихойванов: кровавые преступления фашистского прихвостня бросали на
Волонтира-младшего тень, и избавиться от ощущения, что он, живя бок о бок
со своим братцем-ефрейтором, пусть косвенно, пусть чисто умозрительно был
связан с чудовищными его преступлениями, невозможно. На этом этапе
расследования я не видел прямой связи между событиями военных лет,
оккупацией и убийством Волонтира, но связь эта, несомненно, была. Чтобы
понять, в чем именно она состоит, надо было понять не только настоящее, но
и прошлое. Судьбы Георгия и Дмитрия Волонтиров, Щетинниковой, Тихойванова
и Красильникова сплелись в такой тугой узел, что, не распутав его, нечего
было и мечтать о раскрытии убийства.
Была среди моих заметок одна, особая, которую мне предстояло показать
Федору Константиновичу. Это выдержка из показаний Божко - одного из
обвиняемых по делу. Пять лет назад, на следствии, он показал:
"В январе сорок третьего, числа не помню, Дмитрий Волонтир лично
задержал и поместил в следственную тюрьму однорукого мужчину. Говорил, что
это герой гражданской войны, бывший буденовец. Фамилии его не знаю, знаю
только, что он прятался в сапожной мастерской и кто-то его выдал. Через
день мужчину вместе с другими арестованными вывезли за город и
расстреляли".
Федор Константинович скорее всего не знал о показаниях Божко, но если
допустить, что ему из другого источника - от той же Щетинниковой,
например, - стало известно, кто был виновником гибели отца, то у него
имелись все основания желать смерти Георгия Васильевича... Неожиданный