"Владимир Федорович Одоевский. Русские ночи" - читать интересную книгу автора

Чего не выдумывал человек, чтоб украсить жизнь или забыть о ней. Он
употребил на это всю природу, и тщетно в языке человеческом забывать о жизни
- сделалось однозначительным с выражением: быть счастливым; эта мечта
невозможная; жизнь ежеминутно напоминает о себе человеку. Тщетно он
заставлял другого в кровавом поте лица отыскивать ему даже тени наслаждений,
- жизнь являлась в образе пресыщения, ужаснейшем самого голода. В объятиях
любви человек хотел укрыться от жизни, а она являлась ему под именами
преступлений, вероломства и болезней. Вне царства жизни человек нашел что-то
невыразимое, какое-то облако, которое он назвал поэзиею, философией, - в
этих туманах он хотел спастись от глаз своего преследователя, а жизнь
обратила этот утешительный призрак в грозное, тлетворное привидение. Куда же
еще укрыться от жизни? мы переступили за пределы самого невыразимого! чего
ждать еще более? мы исполнили, наконец, все мечты и ожидания мудрецов, нас
предшествовавших. Долгим опытом уверились мы, что все различие между людьми
есть только различие страданий, - и достигли, наконец, до того равенства, о
котором так толковали наши предки. Смотрите, как мы блаженствуем: нет между
нами ни властей, ни богачей, ни машин; мы тесно и очень тесно соединены друг
с другом, мы члены одного семейства! - О люди! люди! не будем подражать
нашим предкам, не дадимся в обман, - есть царство иное, безмятежное, - оно
близко, близко!"
Тиха была речь пророков отчаяния - она впивалась в душу людей, как семя
в разрыхленную землю, и росла, как мысль, давно уже развившаяся в глубоком
уединении сердца. Всем понятна и сладка была она - и всякому хотелось
договорить ее. Но, как во всех решительных эпохах человечества, недоставало
избранного, который бы вполне выговорил мысль, крывшуюся в душе человека.
Наконец, явился он, мессия отчаяния! Хладен был взор его, громок голос,
и от слов его мгновенно исчезали последние развалины древних поверий. Быстро
вымолвил он последнее слово последней мысли человечества - и все пришло в
движение, - призваны были все усилия древнего искусства, все древние успехи
злобы и мщения, все, что когда-либо могло умерщвлять человека, и своды
пресеклись под легким слоем земли, и искусством утонченная селитра, сера и
уголь наполнили их от конца экватора до другого. В уреченный, торжественный
час люди исполнили, наконец, мечтанья древних философов об общей семье и
общем согласии человечества, с дикою радостию взялись за руки; громовой
упрек выражался в их взоре. Вдруг из-под глыбы земли явилась юная чета,
недавно пощаженная неистовою толпою; бледные, истощенные, как тени
мертвецов, они еще сжимали друг друга в объятиях. "Мы хотим жить и любить
посреди страданий", - восклицали они и на коленях умоляли человечество
остановить минуту его отмщения; но это мщение было возлелеяно вековыми
щедротами жизни; в ответ раздался грозный хохот, то был условленный знак - в
одно мгновение блеснул огонь; треск распадавшегося шара потряс солнечную
систему; разорванные громады Альпов и Шимборазо взлетели на воздух,
раздались несколько стонов... еще ... пепел возвратился на землю... и все
утихло... и [вечная] жизнь впервые раскаялась!..

-----

Предшедший отрывок написан сочинителем незадолго пред его кончиною; к
счастию, он не остался в этом неестественном состоянии души. В последнем
отрывке, "Цецилия", видно воздействие религиозного чувства; этот отрывок,