"Владимир Федорович Одоевский. Русские ночи" - читать интересную книгу автора

дайте какого хотите лекарства; отдайте половину моего имения, все мое
имение: поживу, наживу - только помогите, спасите!..
Но вдруг сцена переменилась: страшная судорога потрясла мои нервы, и
как завеса упала с глаз моих. Все, что тревожит душу человека, одаренного
сильною деятельностию: ненасытная жажда познаний, стремление действовать,
потрясать сердца силою слова, оставить по себе резкую бразду в умах
человеческих, - в возвышенном чувстве, как в жарких объятиях, обхватить {9}
и природу, и человека, - все это запылало в голове моей; предо мною
раскрылась бездна любви и человеческого самосведения. Страдания целой жизни
гения, неутолимые никаким наслаждением, врезались в мое сердце - и все это в
ту минуту, когда был конец моей деятельности. Я метался, рвался, произносил
отрывистые слова, которыми в один миг хотел высказать себе то, на что
недостаточно человеческой жизни; родные воображали, что я в беспамятстве. О,
каким языком выразить мои страдания! Я начал думать! Думать - страшное слово
после шестидесятилетней бессмысленной жизни! Я понял любовь! любовь -
страшное слово после шестидесятилетней бесчувственной жизни!
И вся жизнь моя предстала мне во всей отвратительной наготе своей!
Я позабыл все обстоятельства, встретившие меня с моего рождения; все
неумолимые условия общества, которые связывали меня в продолжение жизни. Я
видел одно: посрамленные мною дары провидения! И все минуты моего
существования, затоптанные в бессмыслии, приличиях, ничтожестве, слились в
один страшный упрек и жгучим холодом обдавали мое сердце!
Тщетно искал я в своем существовании одной мысли, одного чувства,
которыми б я мог прикрыться от гнева вседержителя! Пустыня отвечала мне, и в
детях моих я видел продолжение моего ничтожества; ах! если бы я мог
говорить, если бы я мог вразумить меня окружающих, если б мог поделиться
собою с ними, дать ощутить им то чувство, которым догорала душа моя! Тщетно
я простирал мои руки к людям, - хладные, загрубелые - они хотели познать
дружеское пожатие; но человечество чуждалось немеющего трупа, и я видел лишь
одного себя перед собою - себя, одинокого, безобразного! Я жаждал взора,
который бы отрадою сочувствия пролился в мою душу, - и встретил лишь
насмешливое презрение на лице твоем! Я понял его, я разделил его! и с
страшною, неотвратимою, вечною горечью оставил земную оболочку!.. Теперь,
если хочешь, не сожалей обо мне, не плачь обо мне, презирай меня!"
Кровавые слезы покатились по синим щекам мертвеца, и он исчез с
грустною улыбкой... Я возвратился на его могилу, преклонил колени, молился и
долго плакал; не знаю, поняли ли проходящие, о чем я плакал...

-----

После восьмилетней уединенной жизни, посвященной сухим цифрам и
выкладкам, сочинитель сих отрывков, кажется, начал уже ощущать
неудовлетворительность своих теорий, и для того ли, чтоб рассеять себя, или
чтоб послушать мнений живых людей, или даже чтоб минутным отдыхом освежить
свои силы, он бросился в светский вихрь. Эта атмосфера была ему не по сердцу
- и, вероятно, в минуту досады, он набросал на бумагу эти строки, из которых
одним я дал название "Бала"; другой отрывок носит на себе заглавие
"Мститель"; в обеих статьях отражается и некоторая напыщенность,
обыкновенная человеку деловому, принявшемуся за поэтическое перо, и какая-то
статистическая привычка к исчислениям; и вместе впечатление, произведенное