"Владимир Федорович Одоевский. Русские ночи" - читать интересную книгу автора

скучаем, или - содом содомом! она закричит - я уговаривать; она завизжит - я
кричать; она в слезы, потом больна - я ухаживать. Так проходят целые дни;
время бежит и очень скоро.
Отчего происходят наши ссоры - право, не понимаю: мы оба, кажется,
смирного нрава и люди (все говорят) нравственные; я почтительный сын, она
почтительная дочь; я уже сказал, что учу детей своих тому, чему меня сам
отец учил, а она учит, чему ее сама мать учила, - чего бы лучше? Но, к
несчастию, мой батюшка и ее матушка противоречили друг другу; оттого мы
свято исполняем родительский долг, а сбиваем детей с толку: она их держит в
хлопках, я вожу на мороз, - дети мрут; за что бог меня наказывает?
Мне уж приходит невтерпеж - и, хоть для спасения детей, я хотел было
пустить мою жену на все четыре стороны; но как я покажусь на глаза людям,
подавши такой пример безнравственности? Нечего делать! видно, век терпеть
муку; утешительно, что хоть чужие люди нас за то хвалят и называют
примерными супругами, потому что хотя друг друга терпеть не можем, да живем
вместе по закону.
Между тем, время все бежит да бежит, а с ним растут и мои чины; по
чинам мне дают место; по инстинкту я догадываюсь, что не могу занимать его,
- ибо от непривычки к чтению я, читая, ничего не понимаю.
Но мне сказали, что я буду дурным отцом, если не воспользуюсь этим
местом, чтоб пристроить детей; я не захотел быть дурным отцом и потому
принял место; сначала посовестился, стал было читать, да вижу, что хуже, а
потом отдал все бумаги на попечение секретаря, а сам принялся подписывать,
да пристраивать детей - чем и заслужил название доброго начальника и
попечительного отца.
А время бежит да бежит; вот я уже переступил через 4-й десяток; период
жизни, в котором умственная деятельность достигает высшей точки своего
развития, уже прошел; мои брюшные полости раздвигаются все больше и больше,
и я начал, как говорится, идти в тело. Когда уже прежде, до сего периода, ни
одна мысль не могла протолкаться мне в голову - чему же быть теперь? Не
думать сделалось мне привычкою, второю природой. Когда от ослабления сил
нельзя мне выехать - мне скучно, очень скучно, а отчего? - сам не знаю.
Примусь раскладывать гран-пасиянс - скучно. Бранюсь с женою - скучно.
Пересилю себя, поеду на вечер - все скучно. Примусь за книгу - кажется,
русские слова, а словно по-татарски; придет приятель, да расскажет, я как
будто пойму; стану читать - опять не понимаю. От всего этого на меня
находит, что говорится, хандра, за что жена меня очень бранит; она
спрашивает меня: разве чего мне недостает, или я в чем несчастен? - я
приписываю все это геморрою.
Вот я болен, в первый раз жизни; я тяжело болен, - меня уложили в
постель. Как неприятно быть больным! Нет сна, нет аппетита! как скучно! а
вот и страдания! чем заглушить их? Как приедут люди поговорить, - ибо вся
моя родня свято наблюдает родственные связи, - то как будто легче, а все
скучно и страшно. Но что-то родные начинают чаще приезжать; они что-то
шепчутся с доктором, - плохо! Ахти! говорят уж мне о причастии, о
соборовании маслом. Ах! они все такие хорошие християне, - но ведь это
значит, что я уже при последнем конце. Так нет уже надежды? Должно оставить
жизнь - все: и обеды, и карты, и мой шитый мундир, и четверку вороных, на
которых я еще не успел поездить, - ах, как тяжело! Принесите мне показать
новую ливрею; позовите детей; нельзя ли еще помочь? призовите еще докторов;