"Владимир Федорович Одоевский. Русские ночи" - читать интересную книгу автора

бранят и грозят мне за все, за что бы должно хвалить, и хвалят за все, за
что бы должно бранить. И естественное состояние души моей превратилось: я
запуган, закружен; к тому же природа, совсем некстати, снабдила меня слабыми
нервами, и я - оторопел на всю жизнь: на все мои душевные способности нашло
какое-то онемение; нечему развернуть их: они еще в почке, а уж раздавлены
всем, меня окружающим; нет предмета для мыслей; может быть, мог бы я думать,
да не с чего начать и не умею; я также не могу вообразить, что можно о
чем-нибудь думать, кроме моих ботфортов, как глухонемой не может себе
вообразить, что такое звук... Между тем я пью и играю, ибо иначе меня
назовут дурным товарищем, что бы мне было очень прискорбно.
Все женятся. Надобно жениться и мне. Вот я женат. Жена мне под пару. А
я все тот же: в голове у меня до сих пор одни батюшкины мысли; если
как-нибудь прийдет мне в голову мысль, не похожая на батюшкину, то я от нее
отмаливаюсь, как от бесовского наваждения; боюсь быть дурным сыном, ибо хоть
не понимаю, в чем состоит добродетель, но мне по инстинкту хочется быть
добродетельным. Вот почему утром мы с женою сводим разные счеты - ибо
батюшка, пуще совести, наказал мне не растерять имение; а потом - потом
туалет, обед, карты, танцы. Мы живем очень весело; время бежит и очень
скоро. Когда мне по инстинкту захочется переменить что-нибудь в нашем образе
жизни - жена мне грозит названием дурного мужа, и я продолжаю ей покоряться,
потому что мне хочется сохранить уже приобретенное мною название истинного
християнина и человека с правилами. Этому много помогает то, что я усердно
езжу к родне и не пропускаю ни одних именин и ни одного рождения.
Вот у меня дети; я очень рад; говорят, что их надобно воспитывать, -
почему не так! В чем состоит воспитание - мне некогда было подумать, и
потому я счел за лучшее воспользоваться батюшкиными советами и стал детей
точно так же воспитывать, как меня воспитывали, и говорить им точно те же
слова, которые мне батюшка говорил. Так гораздо покойнее! Правда, многие из
его слов я повторяю так, по привычке, кстати и некстати, не присоединяя к
ним никакого смысла, - но что нужды! - очевидно, что отец не мог мне желать
худого, и потому все-таки его слова принесут моим детям пользу, и опытность
отцов не будет потеряна для детей. Иногда от такого повторения чужих слов у
меня краска вспыхивает в лице; но чем другим, если не таким беспрестанным
памятованием отцовских наставлений, можно лучше доказать сыновнее почтение,
и что мне, в свою очередь, может доставить больше прав на такое же почтение
детей моих? - не знаю.
По инстинкту мне захотелось отдать детей в общественное заведение; но
вся родня мне сказала, что в школе мои дети потеряют приобретенные ими в
доме правила нравственности и сделаются вольнодумцами. Для сохранения
семейного спокойствия я решился учить их дома и, не умея выбрать учителей,
выбираю их и плачу дорого; вся родня моя за то мною не нахвалится и уверяет,
что на детей моих сошло божие благословение, потому что они во всем на меня
похожи, как две капли воды. Но это не совсем правда: жена мне много мешает.
Я жены моей никогда не любил, и что такое любовь, я никогда не знал; я
сначала не замечал этого; пока нам говорить было некогда и не о чем, мы
как-то уживались; теперь же, как народились дети и мы стали меньше выезжать,
- беда моя приходит! мы ни в чем с женою не согласны: я хочу одного, она
другого; начнем ни с того, ни с сего; оба говорим; друг друга не понимаем, и
- сам не знаю - всякий спор обратится в спор о том, кто из нас умнее, а этот
спор длится всегда 24 часа; и так, только мы вместе, то или молчим, да