"Владимир Федорович Одоевский. Русские ночи" - читать интересную книгу автора

с поэзиею; по крайней мере с тех пор, в продолжение восьми лет, в его
бумагах нет ничего, кроме деловых бумаг, статистических таблиц и
экономических выкладок. Видно также, что он в это время занимался
физическими науками".

БРИГАДИР

Жил, жил, и только что в газетах
Осталось: "выехал в Ростов".

Дмитриев {5}

Недавно случилось мне быть при смертной постели одного из тех людей, в
существование которых, как кажется, не вмешивается ни одно созвездие,
которые умирают, не оставив по себе ни одной мысли, ни одного чувства.
Покойник всегда возбуждал мою зависть: он жил на сем свете больше полувека,
и в продолжение сего времени, пока цари и царства возвышались и падали, пока
открытия сменяли одно другое и превращали в развалины все то, что прежде
называлось законами природы и человечества, пока мысли, порожденные трудами
веков, разрастались и увлекали за собою вселенную, - мой покойник на все это
не обращал никакого внимания: ел, пил, не делал ни добра, ни зла, не был
никем любим и не любил никого, не был ни весел, ни печален; дошел, за
выслугу лет, до чина статского советника и отправился на тот свет во всем
параде: обритый, вымытый, в мундире.
Неприятно, тягостно это зрелище! В торжественную минуту кончины
человека душа невольно ожидает сильного потрясения, а вы холодны; вы ищете
слез, а на вас находит насмешливая, едва ли не презрительная улыбка!.. Такое
состояние неестественно, ваше внутреннее чувство нагло обмануто, растерзано;
а что всего хуже, это зрелище заставляет вас обратиться на зрелище еще более
несносное - на самого себя, возбуждает в вас докучливую деятельность,
разлучает вас с тем сладким равнодушием, которое в гладкую ледяную кору
заключало для вас все подлунное. Прощай, свинцовая дремота! Прежде с
сладострастием самоубийцы вы прислушивались к той глухой боли, которая
мало-помалу точит организм ваш; а теперь вы боитесь этого верного,
неизменного наслаждения; вы начинаете по-прежнему считать минуты,
раскаиваться; снова решаетесь на новую борьбу с людьми и с самим собою, на
старые, давно уже знакомые вам страдания...
Так было со мною. Покойника холодно отпели, холодно бросили на него
горсть песку, холодно совсем закрыли землею. Нигде ни слезы, ни вздоха, ни
слова. Разошлись; я вместе с другими... мне было смешно, грустно, душно;
мысли и чувства теснились в душе моей, перебегали от предмета к предмету,
мешали размышление с безотчетностию, веру с сомнением, метафизику с
эпиграммой; долго волновались они, как волшебные пары над треножником
Калиостро, {6} и наконец мало-помалу образовали предо мною образ покойника.
И он явился - точь-в-точь как живой: указал мне на свои брюшные полости,
вперил в меня глаза, ничего не выражающие. Тщетно хотел я бежать, тщетно
закрывал лицо руками; мертвец всюду за мною, смеется, прядает, дразнит мое
отвращение и щеголяет передо мною каким-то родственным со мною сходством...
"Ты смотрел холодно на мою кончину!" - сказал мне мертвец, в вдруг лицо
его приняло совсем иное выражение: я с удивлением заметил, что во взоре его