"Владимир Федорович Одоевский. Русские ночи" - читать интересную книгу автора

недосказанными словами, вырвавшимися у юноши в минуту последних страданий,
медики сначала подумали, что несчастный сам лишил себя жизни; но по
тщательном осмотре на нем не нашлось никаких признаков ни внутренней, ни
наружной раны; при вскрытии трупа не оказалось никаких примет отравления:
все части внутренностей его были в совершенном порядке, - и медики
принуждены были признаться, что физическая причина смерти несчастного Б.
была неизъяснима.
Вопреки мнению медиков и их искривленному битурию, {3} я уверен, что
бедного Б. нельзя хоронить в крещеной земле; он точно самоубийца, но он убил
свое тело ядом, которого и не подозревали медики, честь открытия которого
принадлежит нашему XIX веку, - ядом, который олицетворил в себе все действия
баснословной aqua tofana, {вода Тофаны {4} (лат.).} который, согласно мнению
алхимиков, убивает не вдруг, а действует чрез год, два, а иногда и чрез
десять. Этому яду еще не приискано точного определенного названия; но это не
мешает ему существовать, и доказательство тому - эти отрывки.
Не знаю, ошибаюсь ли я, но для меня эти отрывки объясняют многое. Мне
кажется, они показывают, что логический ум несчастного Б., преследуя с жаром
свои выкладки, нашел на конце своих силлогизмов нечто такое, что ускользает
от цифр и уравнений, чего нельзя передать другим, что понимается одним
инстинктом сердца и к чему нельзя отнести знаменитого присловья: что ясно
понимается, то ясно и выражается.
Несчастный юноша был испуган своею находкою; она опровергала все
расчеты положительного ума его и сама оставалась непонятною; обратившись на
пройденную им дорогу, его строгая диалектика видела, что она ошиблась, - но
ошибка ускользала от нее, и вся вселенная показалась несчастному
опрокинутою, как человеку, который в телескоп, предназначенный для тел
небесных, хочет рассмотреть мелкие тела земные. Это зрелище поразило
несчастного; в эту минуту отчаяния в нем невольно развернулось чувство,
существующее в каждом человеке, - чувство поэзии-утешительницы, и он передал
бумаге те муки, которыми страдала душа его. Нет сомнения, что отрывки, им
написанные, суть символическая история его собственных страданий; в этом
уверяет меня хронологический порядок, в который я привел их, следуя
некоторым приметам, по коим можно было определить, в какую эпоху жизни они
были написаны, что согласно и с некоторыми воспоминаниями родственников Б.
Он скрывал от всех эти отрывки, как скрывал свои страдания; его
положительный ум боялся своих страданий, стыдился их, почитал их минутною
слабостию; эта беспрестанная борьба истощала его силы медленно, но верно,
хотя никто и не замечал, что под его ледяною наружностию развивался целый
мир нестерпимых терзаний.
Я оставил эти отрывки без всяких поправок; я присоединил к ним только
несколько дополнений, чтоб объяснить, каким образом они, по моему мнению,
связаны один с другим.
Первый отрывок, которому я, чтоб не смешиваться в цифрах, дал название
"Бригадира", был, - как показывает самый почерк, - писан юношею вскоре после
выхода из школы; он носит на себе печать ума молодого, внезапно
встревоженного зрелищем света и в особенности того келейного, задушевного
лицемерия, которое под личиной нравственных сентенций подтачивает все
нравственные и общественные связи; это еще воспоминание о школьных темах в
классе литературы. Но здесь уже видна тайная решительность; юноша не оставит
в праздности деятельной души своей. С тех пор Б., как кажется, распростился