"Сергей Обломов. Медный кувшин старика Хоттабыча (сказка-быль для новых взрослых)" - читать интересную книгу автора

от океана дул светлый ветер, -- вернулась в дом, переоделась в легкую
шелковую пижаму, разогрела в микроволновке французский сэндвич с лягушачьими
лапками, налила в стакан из большой бутылки свежий апельсиновый сок, собрала
все это на серебряный кофейный поднос и вышла босиком на террасу, где на
плетеном столике со вчерашнего вечера оставался принесенный с работы "Think
Pad". Судя по времени, в Москве уже вовсю свирепствовало утро, и она
загрузила ICQ с надеждой, что Джинн все-таки появится. Он не появился, и она
отправила ему в никуда очередное письмо о своем прошедшем дне.

Краткое содержание шестой главы
Очевидно, чтобы отвлечь читателя от пустоты кувшина, автор вводит в
действие еще пару персонажей, об одном из которых мы уже кое-что знаем.
Дайва Стиллман, известная Джинну под псевдонимом Этна, получает задание,
связанное с участием в виртуальной войне против Югославии. Принять она его
не успевает, потому что заболевает странной болезнью: ей кажется, что она
превращается в лягушку. Сопоставив это с упоминанием подаренной ей матерью
куколки, можно прийти к выводу, что она навязывается нам в качестве
сказочного персонажа -- Василисы Премудрой и/или Прекрасной, она же Царевна
и Жаба. Со сказкой становится все понятно -- это классическая русская
народная история; но непонятно, о чем тогда быль и почему вместо римейка
"Старика Хоттабыча" мы имеем дело с пересказом сказок дореволюционной
России, где роль Василисы отведена американской девушке, исповедующей ислам.
В довершение Этна сразу же выздоравливает и отправляет Джинну очередное
безответное письмо. Кто с кем перестал общаться и при чем тут югославская
война, теперь уже разобраться совершенно невозможно. Облом следует за
обломом, и вместе с героями начинает обламываться и читатель.


Глава седьмая,
в которой незваный гость похож на татарина

Сколько Джинн пролежал без сознания времени и пространства и чем он
занимался, пока был там, где нет ни пространства, ни времени, оставалось для
него загадкой после возвращения в тело.
Придя в себя. Джинн почувствовал на щеке холодок сквозняка, струящегося
по полу через перекат тяжелой, как камень, головы, и понял, что взрыв открыл
входную дверь и что необходимо попробовать встать сейчас же, хотя бы для
того, чтобы срочно ее закрыть. Это далось ему легче, чем ожидалось, но
возвращаться в комнату, где, должно быть, погибло его окно в человечество,
он не торопился. Присутствовать на опознании искореженного тела главной
части его пространства и времени было грустным долгом, и, как любой грустный
долг, он был отложен -- для умывания, сигареты на кухне и пристального
разглядывания грязи под ногтем указательного пальца левой руки. Когда
приемлемых извинений для бездеятельности по оценке ущерба больше не
осталось. Джинн неторопливо отследил коридор и, входя в комнату, скосил
глаза в противоположный от стола с компьютером угол -- на тахту.
На тахте, сложив ноги по-турецки, а руки -- ладонь к ладони на уровне
носа, сидел совершенно незнакомый смуглый дядька и мычал то ли носом, то ли
ртом диковинные звуки восточного орнамента. По виду дядька был либо артист,
либо явно съехавший с катушек к своим сорока годам: его мягкие черные