"Патрик О'Лири. Невозможная птица" - читать интересную книгу автора

не могут представить себе, что можно желать более пяти жён или пяти детей,
или, например, идти более пяти дней до деревни, которую никогда не видели.
Зачем им это? У них есть все, что им нужно. Понимаете, месье Глинн? У них
нет чисел больше пяти. После пяти они говорят: изобилие.
Изобилие, подумал Майк, пытаясь представить, каково это - иметь
достаточно чего-либо. Времени, света, денег, влияния. Он всегда жил в
ожидании чего-то следующего. Следующего отеля, следующей любовницы,
следующей работы, следующего контракта, следующего снимка, и всегда -
следующего прилива вдохновения. Его жизнь была залом ожидания, полным
лихорадочного движения; он был как светлячок, свалившийся в банку и
мерцающий, мерцающий, мерцающий - высасывая вдохновение из собственной
задницы. Ему никогда не было достаточно.
Он взглянул на маленького вождя, свернувшегося в позе эмбриона на
темно-зелёных верёвках гамака. Пять. Может быть, это из-за пальцев. Пять
пальцев на каждой руке.
- Он держит что-то в кулаке.
Майк наклонился и, с некоторым усилием разогнув маленькие грязные
пальцы с покрытыми засохшей грязью ногтями, увидел, что на ладони аборигена
лежит колибри.
Толстая жена вождя прошептала что-то воркующим голосом, и Полина - вот
как её звали - Полина - перевела:
- Это чудо. Поймать невозможную птицу.
Майк осторожно положил палец на рубиновое горлышко и почувствовал, как
бьётся пульс - горло слегка подрагивало, как у мурлычущей кошки. Птица
спала. В течение неопределённого времени Майк чувствовал себя маленьким
аборигеном, парящим над тёмными джунглями, насквозь промокшим под дождём,
глядящим на роящихся внизу разноцветных птиц. Потом он вспомнил учёного,
который вёл у них экскурсию в четвёртом классе - доктора Клиндера, человека,
у которого был красный попугай и который умел гипнотизировать. Он заставил
весь класс считать в унисон от пяти до нуля, в обратном порядке. Он сделал
так, что на протяжении часа они верили, что невидимы.
А затем вмешалась его проклятая идеальная память, и он вспомнил, как
его приёмная дочь умирала в больничной кровати в окружении любимых игрушек и
как его бывшая жена страдала, глядя, как дочь тает у неё на глазах. Эта
бесконечная пытка, какой он не пожелал бы никому, тем более женщине, которую
когда-то любил, или ребёнку. Её облысевшая голова, утонувшая в подушке. Её
близорукие голубые глаза, запавшие и окружённые синяками. Пластмассовый
лоток, который он держал перед ней, когда её рвало. Её бесконечные
невозможные вопросы. И его неизбежная ложь в ответ. Конечно, тебе уже лучше.
Конечно, скоро ты вернёшься домой. Конечно, твоя мама любит тебя. Просто ей
нужно работать, только и всего. Теперь моя очередь. Конечно. Конечно.
Конечно. Он не мог дать ей ничего, кроме своего присутствия и этой лжи.
Было достаточно трудно уже войти в больницу, чувствуя, как пробуждаются
старые страхи. Это было все равно что войти в горящий дом. Этот тошнотворный
зеленоватый оттенок флюоресцентных ламп, сердце, стремящееся выпрыгнуть из
грудной клетки, эти запахи - лекарства, аммиак, желатин, кровь - запахи, от
которых ему хотелось сорваться и с воплем бежать обратно, на улицу, к
солнечному свету. Но он должен был держать это все при себе и не показывать
никому, а в особенности ей. Он должен был сидеть с ней рядом и выдавать
лучший спектакль в своей жизни. Все в порядке, милая. Все хорошо. Мы