"Алексей Силыч Новиков-Прибой. Капитан первого ранга (Роман)" - читать интересную книгу автора

мячиком, подбрасывая ее до двадцати раз подряд выше головы и не давая ей
упасть на землю.
Вскоре в нем обнаружилась еще одна особенность: страсть перенимать
всякое дело самоучкой. Товарищи по службе удивлялись, как ловко он
подшивал им сапоги, не будучи никогда сапожником, перекраивал казенные
брюки и фланелевые рубахи, прилаживая их под рост тех, кем они были
получены. К любому замку он мог сделать новый ключ вместо потерянного,
умел починить остановившиеся часы. А разобрать на части винтовку и снова
собрать ее для него ровно ничего не стоило. Это он мог бы сделать даже с
завязанными глазами.
- Цепок на всякую работу! Золотые руки! - отзывались о Псалтыреве его
товарищи.
- Вот бы такому парню да образование дать, - далеко бы он пошел! -
восхищались многие, глядя на то, как под складным ножом Псалтырева простая
деревянная чурка постепенно превращалась в модель корабля. Это было в
недолгие часы отдыха.
Но ничего нельзя было изменить в те однообразно жуткие часы, когда до
способностей Псалтырева не было никому никакого дела. Большого начальства
мы еще не знали, а маленькое только калечило нас по-своему... Помимо
старшего инструктора, нас обучал строевому делу его помощник, младший
унтер-офицер Карягин. Такая фамилия никак не подходила к этому маленькому,
рыжему, осыпанному веснушками человеку. Худой и малосильный, он вместе с
тем обладал чрезвычайной подвижностью и беспокойным характером. Он никого
не бил, но мучил нас до изнеможения. По его приказанию мы во время учений
на дворе ложились в грязь. Иногда мы бегали по двору до тех пор, пока от
нас, как от загнанных лошадей, не начинал клубиться пар. Все это казалось
нам лишним и ненужным, как было не нужно держать винтовку на прицеле до
дрожи в руках.
Псалтырев однажды сказал о Карягине:
- Такие же вот тощие бывают клопы в заброшенной избе. Поглядеть на
них - одна шкурка осталась. Но не дай бог человеку к ним попасть - заедят.
Новобранцы зло посмеялись над таким сравнением, но кто-то из них
передал об этом Карягину. Он стал придираться к нам еще больше. В
особенности доставалось Псалтыреву. В своей мести помощник инструктора
всячески изощрялся над ним.
- У тебя нос не в порядке - прочисти!
Мы продолжали свои строевые занятия, а Псалтырев, выделенный из
взвода, стоял на отлете и в продолжение десяти - пятнадцати минут громко
сморкался. Это повторялось изо дня в день. Кроме того, Карягин придирался
к нему, что он будто бы не умеет отдавать честь, и придумал для него
особое учение. Он заставлял Псалтырева проходить мимо столба, стоявшего во
дворе, и козырять дереву, как офицеру. При нашем экипаже жил лохматый пес
из дворняжек, по кличке Триссель. Старый, с поврежденным позвоночником, он
не мог уже бегать. Карягин становился в конце двора и манил Трисселя к
себе. Пес послушно шел на зов, неуклюже расставляя задние ноги. Псалтырев
должен был идти ему навстречу и за три шага становился во фронт, словно
перед адмиралом.
Карягин выкрикивал звонким тенором:
- Плохо, Псалтырев! Отставить! Повтори!
И снова начиналась комедия, над которой, однако, никто из нас не