"Евгений Носов. Моя Джомолунгма (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Она работает в школе нянечкой, ей бежать к семи, а потому метет-поспешает. В
рассветной тишине пустой улицы я хорошо слышу, как тетка Нюня ругает
Никифора: "Навязался на мою шею, дьявол щетинный!"
Никифор со мной никогда не разговаривал. Он меня просто не замечал. И
вообще на все окружающее смотрит из-под своей лохматой бараньей шапки,
сдвинутой на лоб так, что торчат одни только сивые, прокуренные усы. Разве
перед праздником попросит повесить на воротах флаг: "Полезь, нацепи эту
штуковину".
Вслед за Никифором постепенно просыпаются и все остальные жильцы дома.
Ровно в шесть раздается металлическое рычание цепочки стенных часов:
бухгалтер Симон Александрович подтягивает гирьку. Проделывает он это каждое
утро с неусыпной аккуратностью, будто заводит свой собственный механизм,
такой же ветхий, как и его фамильные куранты. Кажется, хоть однажды не
потяни он за эту цепочку, как сам остановится в нерешительности перед
наступающим днем, оцепенеют какие-то колесики в его голове, вздрогнут и
замрут пружинки его счетного бухгалтерского устройства, нарушится раз и
навсегда заведенный почасовой распорядок его существования.
Все остальное утро, от подтягивания цепочки до ухода на службу, Симон
Александрович отводит на чаепитие, к которому относится с особенным
пристрастием. Не меньше двадцати ми-нут за стеной слышится пощелкивание
щипчиков для колки сахара. Я представляю эту церемонию во всех подробностях.
Симон Александрович, уже прибранный, в черном жилете и галстуке, причесанный
смоченным водой гребешком, оставившим на его редких волосах ровные полосы,
разлиновывающие череп справа налево, достает из шкафа большую жестяную
банку. Разостлав на скатерти газетку и надев очки, он открывает банку,
искусно сделанную под сундучок, на маленьких медных колесиках, после чего,
несколько отстранившись и придерживая очки за дужку, внимательно перебирает
куски рафинада. Он делает это так, как если бы это была редкая коллекция
самоцветов.
Выбрав кусок, Симон Александрович вооружается щипчиками и на ладони
раскалывает его на более мелкие кусочки, которые в свою очередь обрабатывает
особо, придавая им кубическую форму, всякий раз сметая крошки на середину
газеты.
Иногда кусочек сахара ускакивает от Симона Александровича на пол, и
Симон Александрович, присев на корточки, ищет его под столом и стульями,
добродушно, почти приятельски поругивая беглеца: "Ах ты бестия! Куда же ты
запропастился?"
Если потом, ночью, я слышу, как мыши громыхают за панелью, это значит,
что Симон Александрович так и не нашел утерянный кусочек сахара.
Он не признает ничего другого, кроме рафинада. Случалось, Симон
Александрович просил меня оказать ему услугу - купить в магазине сахару.
Вручая деньги, он почти слезно умолял не ошибиться: "Пожалуйста, ради бога!
Только не этот, в синих пачках! Я не знаю, из чего его делают. Совершенно
несладкий. Так, пожалуйста, голубчик". Когда же я приносил ему рафинад, он с
видом навсегда потерянного счастья восклицал: "Ах, какой раньше был рафинад!
Крепчайший. Колешь - полыхает голубым огнем. Весь в электричестве!.."
Пока Симон Александрович за стеной колет сахар, в коридоре раздаются
энергичные, как удары мухобоек, шлепки ночных туфель. Это проснулась
коридорная соседка Акулина Львовна - тучная, решительного вида женщина.
Когда на стуле перед моей койкой дрожит в стакане остывший чай, я всегда