"Евгений Иванович Носов. И уплывают пароходы, и остаются берега" - читать интересную книгу автора

заключал он и выпивал остальное одним глотком.- Здоровее. Правда, не всякая.
Ежели на посуде дерево пропечатано, эту не пей, эта из дерева и есть. Сучок
называется, потому из сучков, из обрези гонится. А на которой красный бык
натопыренный, вроде как боднуть хочет,- та взаправда водка, та бодается
добро! Под самый радикулит! - Савоня заливается дробным смешком и добавляет:
- Да и то набрешут, нынче в торговле мастаки врать: этикетьку наклеют
правильную, а в бутылку дурнины какой нальют. Это сколь хошь! У меня раз
было..." Савоня самое настроился побеседовать; но у капитана оказался
какой-то спешный недосуг, он пожимал Савоне руку и нетерпеливо говорил: "Ну,
будь здоров, будь здоров... Ага, давай... Служба, понимаешь..." - "Дак ить
как не понять!" - согласно кивал Савоня и, довольный угощением, ковылял к
трапу.
После такого визита на мостик Савоня, распираемый потребностью
поговорить, увязывался за экскурсией и плелся за толпой по острову, улучая
момент и самому что-нибудь пояснить и порассказать приезжим людям. "А это
только говорится, что без гвоздей,- заводил он беседу, топчась за спиной у
экскурсантов.- Когда эту церкву перекрывали, ящиков с двадцать поколотили
пятидесятки. Дак а пошто возиться, крепить лемех на старый манер, все едино
снизу не видно, глянь, какая высота. Не-е, гвоздя там много побито! Оно,
конешно, занятней, ежели сказать, что без гвоздя, больше удивляются. А
прежняя кровля, верно, та без единой железки держалася, что правда, то не
совру".
Администрация, дознавшись про Савонины "антинаучные измышления", одно
время даже запретила ему появляться на музейной территории, и он после того
куда-то исчез и пропадал все лето. Лишь потом прослышали, будто гостевал у
своей дочери. У него действительно была дочь, и притом, как рассказывают,
красавица. Были у него еще и два сына, но те заехали куда-то еще дальше,
младший оказался аж на Тихом океане, служил на китобойных кораблях.
Нередко выпадало Савоне покатать на лодке теплоходную публику. Катал он
охотно, лихо, счастливо расплывшись курносым лицом, что-то выкрикивал в
моторном реве, катал с головокружительными разворотами, поднимая столбы
брызг и вгоняя мотор в чих и кашель, пока тот, случалось, не замолкал середь
воды. "Это ничего, это мы наладим!" - кидался он к двигателю и начинал
суетливо что-то отвинчивать, продувать, сушить на спичке свечи и опять
отвинчивать, накидывая вокруг себя все больше железок и винтиков, в то время
как лодку сносило невесть куда волнами и ветром. Под конец он отступался,
рассовывал детали по карманам и смущенно, ни на кого не глядя, бросался на
весла. "Незадача вышла...- оправдывался он, глядя, как молча и отчужденно
выпрыгивали на ближайший берег продрогшие, синелицые туристы.- Буду
капитальный ремонт давать, дак..."
За такое гондольерство Савоне перепадал рублишко, а если катание
сходило гладко и клиенты попадались веселые, то, кроме денег, бывало и
угощение в дебаркадерном ресторанчике. Подвыпивший Савоня норовил запеть.
Голосом он вовсе не обладал, а только наговаривал песню торопливым словесным
бежком, тут же отвлекаясь и давая пояснения к тексту, и лишь самый конец
куплетов пытался тянуть жестяным дребезжащим тенорком. "Не вечерня заря да
спотухала-ся...- Это надо тянуть одним голосом, одним, понимаешь ли.-
Полуношна звезда высоко взошла..." И вдруг, весь покраснев и надувшись худой
жилистой шеей, истово выкрикивал: