"Грегори Норминтон. Чудеса и диковины " - читать интересную книгу автора

(Брут и Ахилл не обратили на меня внимания, словно я был бесплотной тенью.
Когда я стоял, их челюсти как раз доставали до моей глотки). Томмазо, я
просто шокирован. Я подумал, что ты попрошайничаешь.
- Нет, дядя.
- Ты что-то рассматривал. На что ты смотрел? Ты ведь не дурачок, а?
- Это...
- Ты понял вопрос?
- Я смотрел на...
- Мы не можем позволить тебе болтаться по городу, как какому-то
недоумку.
Умберто почувствовал мой испуг и сбавил тон, велел мне сесть. Я
съежился на самом краешке полированного стула. Псы позади меня тяжело
дышали, вывалив влажные языки.
- Томмазо, прочти это. Скажи мне, что ты видишь.
Схватив очинённое перо, он нацарапал что-то на уголке пергамента. Потом
показал мне несколько слов. Я понятия не имел, что они означали.
- Фильо, Томмазо.
- Фильо?
- А это?
Я уставился на вторую краказябру. Она напоминала оскаленные зубы.
- Ты что, правда не понимаешь? - изумился дядя, откидываясь назад в
своем кресле. - Ни единого слова?
- Я знаю, что означает слово "сын".
- Но читать ты не умеешь.
- Если вы прочтете, я пойму, что тут написано.
Так раскрылась моя неграмотность - довольно распространенное состояние
для того времени. Но я происходил из образованной, культурной семьи, и мне
не пристало уподобляться дремучему простонародью. Умберто, подергав себя за
бороду, принял решение.
- - Мой долг перед твоей почившей матерью вынуждает меня действовать. -
В конце концов, я был сыном его умершей сестры. И в семье меня воспринимали
как плохую картину, созданную впавшим в маразм великим мастером. - Будешь
приходить сюда каждое утро. Не в кабинет, а на первый этаж, в кухню. Там
есть стол, он стоит чуть в сторонке, в нише. Света из окна будет достаточно.
Я оплачу твое обучение. Когда увидишь отца, скажи ему.
Отец не обрадовался этой вести. Он ругал "этого пустобреха, который
сует нос не в свое дело", моего благодетеля, и несколько дней хранил угрюмое
молчание, что яснее всего говорило об уязвленном самолюбии. Тем не менее мне
разрешили посещать уроки.
Я сидел на высоком стуле и болтал ногами. Моим учителем был молодой
студиозус по имени Пьомбино, бледный и пахший застарелым потом и плохими
зубами, а посему принимавший мои недостатки без жалоб и возражений. Он с
величайшим терпением сражался с умом, уже лишившимся гибкости. Мне было
трудно заучивать тексты наизусть; к примеру, чтобы справляться с буквами,
мне приходилось представлять их живыми существами. "А" была глазом,
смотрящим в бездну, строчная "б" - улиткой, карабкающейся на ветку, "С"
походила на кошку, играющую со своим хвостом. Тот же способ помогал мне и с
цифрами. Плывущий лебедь "2" преследовал самку, летящую "3". Ностальгическая
"7", обращенная в прошлое, не замечала песочных часов "8" у себя за спиной.
Особенно я гордился "присевшим" человечком "4", за которого меня регулярно