"Грегори Норминтон. Чудеса и диковины " - читать интересную книгу автора

ругали.
- Ты что, не можешь просто принимать вещи такими, какие они есть? -
злился мой наставник. - Почему обязательно нужно, чтобы одно напоминало
другое?!
И все же мне разрешили пользоваться этой странной мнемонической
техникой собственного изобретения, и по прошествии года я уже рылся на
дядиных книжных полках. Интеллектуальную пищу я оставил в стороне. Я забивал
себе голову рыцарскими романами и историями; поглощал фантазии Морганте и
Дони с жадностью, достойной (тогда еще не рожденного) рыцаря из Ламанчи.
Флоренция стала местом моих игрищ, пропитанных духом прочитанных книг. Своих
блестящих доспехами рыцарей я направлял в атаку по виа дель Корсо, спасал
попавших в беду девиц на мосту Веккьо и селил драконов под огромным куполом
собора.
Углубившись в такие фантазии, я и начал рисовать монстров. С полей моей
тетради они заглядывали в каллиграфическую вязь: обезьяны с львиными
гривами, кролики с ножками цикад, дикари с клыками размером с турецкие усы.
Рисование было не развлечением, а настоятельной необходимостью. Так взошли
всходы моих ранних блужданий. Поскольку раньше я восхищался насекомыми -
пассивно, как зеркало, - теперь я решил запечатлеть результаты своих
наблюдений. По сравнению с реальностью во всех ее сумасбродных и
непостижимых деталях мои собственные "изобретения" казались скучными и
неправдоподобными. Несколькими искусными штрихами я изобразил моего учителя,
упершегося подбородком в кулак; нарисовал, как его нижняя губа выпирает
вперед во время проверки решенных мною задач. Я внимательно изучил его
большие уши, которые рьяно рвались вперед, словно соревнуясь с моими глазами
в наблюдении за миром. Сказать по правде, подобные мелочи интересовали меня
сильнее, чем единое целое (уникальность которого, в конце концов, как раз и
складывалась из этих деталей), и вскоре моя тетрадь превратилась в мясной
склад, набитый ампутированными частями тела: ушами, носами, отрезанными
руками и вырванными глазами.
Однажды утром, через неделю после моего (никем не отмеченного)
десятилетия, мое тайное увлечение было раскрыто. В конце необычайно
утомительного урока алгебры, когда я пытался зарисовать, как мой наставник
держит перо (побелевшие ногти, трехпальцевый захват), он меня и поймал. Он
выхватил у меня из рук компрометирующий листок.
- Так вот чем ты занимаешься вместо того, чтобы работать!
К моему вящему ужасу, он принялся рассматривать рисунок, поднеся его к
свету. Раздражение сменилось потрясенным молчанием. Я скрипнул стулом, и
учитель взглянул на меня. Потом он взял мою тетрадь и принялся медленно ее
пролистывать.
- Это?... Томмазо, отвечай мне честно.
- Да, господин учитель.
. - Это все нарисовал ты сам?
- Да, господин учитель. Простите меня.
- Я имею ввиду... э... отец тебе не помогал?
Вопрос поверг меня в замешательство; мой рот превратился в убежище для
мух.
- Томмазо, - заключил мой учитель, - я забираю твою тетрадь. - Мне было
сказано идти домой и ждать, пока меня не позовут. Слезы не помогли. - Давай,
давай, парень. И не лодырничай, потому что я все равно все узнаю,