"Грегори Норминтон. Чудеса и диковины " - читать интересную книгу автора

Боргини собрал на похоронах Микеланджело) украсили церковь черепами и
скелетами. Анонимо восхищали эти скалящиеся memento mori. Он стоял за
нефом - практически на улице - и рассматривал изображение покойного герцога
поверх склоненных голов. Его снедали амбиции. Они горели в его груди, словно
желание заполнить глубокий колодец своим собственным голосом. Он знал, что
его ученичество закончилось. Ждет ли его теперь жизнь, полная спокойного
мастерства, удел ремесленника? В церкви куда ни глянь - крикливая
помпезность жизни, которая продолжается, несмотря ни на что. Богатые костюмы
и роскошные подвески, расшитая золотом ткань балдахина, всяческие дары
мертвых живым. По сравнению со всем этим черепа и скелеты казались героями
какой-то нелепой комедии. Как Франческо ди Медичи утолял боль от осознания
собственной бренности воспоминаниями об отцовских триумфах (триумфах,
которым он в силу рождения и наследственности непременно будет подражать, а
может быть, даже и превзойдет), так и Анонимо Грилли, утверждая свою
художественную свободу, проложил дорогу к собственной судьбе.
Представив образцы восковых моделей, сделанных им в мастерской
Джамболоньи, отец был принят в Академия дель Дизеньо, Академию художеств.
Три года он обретался среди художников, скульпторов и архитекторов, которым
покровительствовал Великий Герцог. Анонимо и Беатриче поженились; и вскоре
его глиняные рельефы пухлых путти с ножками фавнов должны были дополниться
произведением их собственной плоти. Когда Беатриче забеременела, Анонимо -
на деньги из приданого жены - купил наш первый дом на виа дель Ориулло, где
они думали породить и довести до совершенства своего первенца.
Через полгода после моего рождения и его сокрушительных последствий
Анонимо Грилли призвали к себе шестеро консулов Академии. Убитый горем, он
не смог подготовиться к комиссии как должно. Грубые наброски
Дианы-купальщицы, нацарапанные за какой-то час, не спасли его от исключения.
Не удовлетворившись убийством собственной матери, я лишил отца возможности
следовать своему признанию.
Все мое детство - то есть до тех пор, пока не обнаружились мои
скороспелые таланты, - Анонимо пытался получить работу в гильдиях мастеров,
презиравших его из-за былого статуса. Несмотря на пьяную браваду и речи о
собственной гениальности, он опустился до уровня наемного работника. Все
чаще ему приходилось оставлять меня на попечение родичей, чтобы выполнять
заказ где-то в деревне.
- Делать лепнину в какой-то чертовой часовне в Валломброзе. С тем же
успехом меня могли бы отправить на Сицилию с мешком птичьего дерьма для
разведения штукатурки!
Для гордого художника было унизительно работать простым штукатуром. Он
обижался на светил Академии, где, в мечтах, его ожидал заоблачный трон,
пустующий в его отсутствие. Но его терзали не только общественные амбиции.
Опорочен был самый талант моего отца: замаран, оклеветан. И он собирался
вернуть его из бесславной, позорной ссылки.
Вот так мы и жили, каждый сам по себе под одной крышей, мучимые
обоюдными устремлениями: отец - к успеху, а я - к отцу.

Отсутствие чего-то - необходимого компонента для жизни - проявилось с
самого первого моего кормления. Мой неутолимый голод иссушил и Смеральдину,
и ее преемниц. Жаркого, как печь, краснолицего и беззубого, меня не
удовлетворяли ни усталые отмашки кормилиц (которым, в конце концов, нужно