"Грегори Норминтон. Чудеса и диковины " - читать интересную книгу автора

тряпье, прикрывающее неоконченные работы. Козел был раздут непомерно, его
изогнутые задние ноги нуждались во внутренней бронзовой опоре. Недолепленная
утка томно громоздилась на комьях глиняной грязи. Что же касается индейки -
бедной родственницы горделивой, распушенной любимицы Джамболоньи, - то клюв
у нее был тупой, глаза такие же яркие и живые, как у вареной трески, а
крылья лысые, как на последней стадии линьки. Мне было не очень приятно
выносить такие суждения: разве чувство прекрасного может быть сильнее
сыновнего долга? С нервным, виноватым энтузиазмом я помог отцу выставить
перед домом палатку. Он сел за прилавком, скрестив руки на груди, словно
подзадоривая желающих войти. Пара душ посмелее, наслышанных о знаменитом
обитателе нашего дома, решились взглянуть на товар.
- Вот оно как, - сказал один из них. - Этот малец еще и скульптор.
Цены на отцовские работы падали всю весну, пока в итоге мы не свернули
торговлю. В то же время, добавляя соли на раны Анонимо, моя собственная
слава вышла далеко за пределы Тосканы. Сандро Бонданелла передавал нам
приглашения даже из Пизы и Вольтерры. Одним погожим майским утром, когда
стало ясно, что наш кошелек окончательно опустел, мы нагрузили мула и
отправились в замок Куэркия.
Два дня мы шли по болонской дороге, и, хотя я в пути потянул ногу (отец
запретил мне садиться на нашего древнего мула), мне было приятно покинуть
город с его слухами и пересудами. Мы сделали небольшую остановку в
Пратолино, чтобы полюбоваться горным богом Аппеннино - во всей его красе и
мощи, - недавно изваянным Джованни Болонья. Отец с трудом скрывал восхищение
напряженным гигантом; я тоже таращился во все глаза.
- Знаешь, а он ведь живой, - сказал я.
- Кто живой?
- Аппеннино. Великий бог гор.
- Незаметно, что он живой.
- Это потому, что он живет дольше, чем мы. И медленнее. Он живет
столько же, сколько и горы. С их скоростью.
- Ерунда.
- И еще он разговаривает. Только услышать его нельзя. У него слишком
низкий голос, слишком глубокий для нашего уха. Он произносит по одному
слову, по одному-единственному слову, за целый век.
Мы брели по полуденной жаре и остановились только раз, чтобы поесть
олив и копченых колбасок в тени раскидистой сосны. Говорили мы мало,
обменялись, быть может, всего парой слов, но я был уверен, что отец разделял
со мной радость от красоты окружающей природы. Густой зеленый лес дрожал
птичьими трелями и хлопотливым жужжанием пчел; белки прыгали с ветки на
ветку у нас над головой; напуганный нашими шагами, с дерева вспорхнул
зеленый дятел, и я смотрел, как он полетел по широкой просеке. Потом мы
увидели на обочине свежевырытую канаву - это постарался лесной кабан. Пока я
копался в канаве в поисках шерсти и следов копыт, отец сидел по-турецки
рядом с мулом. Перед самым закатом высокие холмы одарили нас изумительным
видом на равнину Мугелло.
Ближе к ночи мы добрались до постоялого двора в Сен Пиеро а Сиеве, где
принимающая сторона заказала нам комнату, то есть в нескольких милях от
замка. Удивительно, но гостиница была переполнена; она вся пропахла
застарелым козьим пометом и человеческим потом; постояльцы подозрительно
косились на меня, словно я был переносчиком страшной заразной болезни,