"Грегори Норминтон. Чудеса и диковины " - читать интересную книгу автора

руку. На ощупь пальцы отца оказались пухлыми и холодными, как сырые сосиски.
Он сжал мою руку (слишком сильно), и я отказался от этой мысли.
- А теперь, - сказал отец по возвращении в город, - отнеси их к пекарю.
Скажи, чтобы хорошенько обжег. Завтра утром заберешь.
Я тут же побежал к булочнику Джузеппе на виа Торта, размахивая миской,
как кадилом. Толстяк-булочник, как всегда, развеселился при виде меня.
- Может, сам залезешь в свою миску? Проследишь, чтобы все было как
надо. - Он вытер тряпкой лоб, подобрал с фартука кусочки теста, а потом
изобразил, как заворачивает меня в воображаемый кусок теста. - Пирожки с
гномами, - пропел он. - Карличий пирог. О-хо. О-хо. - Когда Джузеппе
нагнулся, чтобы забрать мой груз, я увидел, что все поры у него на носу
забиты мукой. Его бледная, мучнистая кожа, казалось, сама ждала замеса. -
Приходи утром, мой маленький кремовый пончик. Я испеку имбирного человечка с
большой палец. У тебя будет несварение желудка.
На следующий день наши палочки обгорели дочерна в глубине своей жаркой
могилы. Я их проверил, как учил отец, на гипсовой табличке. Не жесткие и не
хрупкие - все как надо. Алхимия сработала на славу.
- Ага, вот и наш маленький уродец! - В пекарне было полно людей:
Джузеппе стоял перед лесом еще не пропеченных хлебов. Его помощники (оба
бледные, с волдырями на руках, похожие как две капли воды) освобождали
клиентов от теста, которое те принесли для выпечки. - Пронто, пронто!
Быстрее! И запомни, - проревел пекарь сквозь шум и гам, - это для рисования,
а не для еды. - В конце длинной очереди завязалась потасовка. Вместо
снарядов в ход пустили куски сырого теста: они летали, как мучные
призраки. - Э! Э! - забеспокоился Джузеппе, выставив необъятный живот и
воздев руки к потолку, как разжиревший, обремененный невидимой тяжестью
Атлас. Я согнулся, пробрался к двери между ног покупателей и не без труда
протиснулся в туманное утро.
Дома я обнаружил отца в мастерской, он готовил для меня модель,
глиняного Геркулеса. Полубог злорадствовал, попирая ногой голову издыхающего
льва (размером с мышь). Мой отец как раз вырисовывал волоски на бедре
Геркулеса при помощи розового шипа.
Я решил, что мне стоит сесть на рабочее место. Мне пришлось обойти всю
мастерскую, и в какой-то момент я оказался в ее фокальной точке: на оси,
вокруг которой вращается все в этой комнате. Мне не пришло в голову, что
такой резкий поворот в моей судьбе - это как-то подозрительно. Я рисовал
выставленные предметы с легкой, радостной бравадой. Мое стило порхало, как
птица в полете, паря на теплых потоках счастья. Чернила еще не высохли, и
пергамент оставался набухшим (с пупырышками, как корка на моих коленях), а
мой отец прижал меня к груди. Я вдохнул его острый мужской аромат и ощутил,
как щетина на его подбородке колет мне лоб.
- Ты мой маленький золотой прииск, - прошептал он.

Ченнино д'Андреа Ченнини в своей "Книге искусств" рекомендует год
упражняться в рисовании, прежде чем художник примется за серьезную работу.
Мой отец вытерпел ровно два месяца.
В начале осени он выбрал две дюжины листов из моих работ (на пергаменте
из шкуры козленка и на тонированной хлопковой бумаге), уложил их в картонную
папку и отнес бывшим коллегам из Академии. В это холодное, облачное утро,
когда необычный туман приглушил городские шумы и казалось, что даже здесь,