"Грегори Норминтон. Чудеса и диковины " - читать интересную книгу автора

- Просто давай побыстрее.
Я перевернул листок. Это лицо я мог бы нарисовать по памяти: волевой
подбородок, мощный, выразительный нос, упрямые завитки жирных черных волос
над ушами. Дядя Умберто обошел меня сзади и облокотился на спинку моего
стула. Он все сопел мне в затылок, пока у меня не заболели пальцы, а
угольный карандаш не превратился в огрызок. Сходство было поразительное, я и
сам это видел, хотя легкая улыбка - улыбка человека, который живет в
согласии с окружающим миром, - была несообразной вольностью, не свойственной
модели. В конце концов, когда, казалось, весь дом был доволен результатом
моих трудов, мою руку остановила рука отца. Ладонь была горячей и потной. Я
проследил взглядом за этой рукой, не совсем веря, что она к чему-то
прикреплена.
Голос отца дрожал:
- Достаточно. Он показал, на что способен.

2. Карличий пирог

Забавно, но иногда мы годами бредем, не задумываясь, по проторенной
дороге и тоскливо черпаем уверенность именно в этой застывшей
определенности. Но случай, что заставляет нас сделать шаг на поросшую
вереском обочину, навсегда меняет наш курс в своем до-книжном существовании
я находил некое странное удовлетворение. Никто не замечает уродства
бродячего ребенка; он горбится от собственной незначительности, он недостоин
даже оскорбления. Попробуйте представить, что было бы, не споткнись о меня
дядя Умберто: я бы не научился держать перо, учитель не отобрал бы у меня
тетрадь с рисунками. Я так и дожил бы до немощной старости, питаясь
подаянием и отбросами? Однако, как видите, Фортуна мне улыбнулась. Пока я
запечатлевал на бумаге черты моего отца, она присела и присмотрелась ко мне.
Подняла скошенную бровь при виде моего неожиданного таланта. Она вмешалась.
- Уроков в доме твоего дядьки больше не будет, - заявил мой отец. - Я
сделаю тебя знаменитым. Мы впишем наши имена в историю.
Мое положение стремительно - поразительно - улучшалось. Утром Анонимо
улыбнулся мне. Что-то фальшиво насвистывая, он взъерошил мне волосы, завел в
мастерскую, где усадил у своих ног, как какого-то геральдического льва на
надгробном камне. Он открыл потрепанный том Ченнини ("Il Libro dell'Arte",
"Книга искусств", необъятный сборник полезных советов и неудобоваримой
риторики) и прочел отрывок про величественный дух художника.
- Начни, - начал отец, - с облачения в сии одеяния: Энтузиазм,
Благоговение, Смирение и Постоянство. - Первые принципы, как оказалось,
касались морали. Я должен был отказаться от женского общества, которое
заставляет руку художника дрожать, словно лист на ветру. Я был обязан
связать себя уважением к мастеру.
Так началось мое обучение. Я учился обводить линии тушью, тонировать
складки смывкой и стирать ошибки при помощи промятого хлебного мякиша. Потом
надо было готовить пергамент, долго и нудно тонировать бумагу terre verte,
то есть зеленой землей, свинцовыми белилами, киноварью и костяной пылью.
Прохладным, немного облачным днем мы с отцом отправились за город, на
поиски ивовых прутьев. Висячие ветви ласкали наши головы, не противясь
нашему грабежу. Мой отец наломал ивовых прутьев и заострил их с одного
конца, как веретено. Мы забрели на тенистую отмель, и я уцепился за его