"Хироси Нома. № 36 (Современная японская новелла) " - читать интересную книгу автора

- Выходите! - скомандовал надзиратель.
Мы поднялись по бетонированному пандусу и оказались у входа в тюрьму,
напоминавшую своей высокой башней буддийский храм. Здесь мы должны были
ждать, пока подготовят тюремный автобус с решетчатой дверью. Небо было
по-зимнему ясным. Из-под выгнутого, как храмовая кровля, навеса над входом в
тюрьму можно было видеть волнистую линию горной цепи Ямато, протянувшуюся
позади гор Икома и Сики, с ее вершинами, словно излучавшими сияние. Как раз
за ней стояло еще не поднявшееся солнце. Гребни гор, впитывая в себя
необычно сильный свет, отчетливо вырисовывались своими изгибами на фоне
неба. В их глубинных складках, на выпуклостях, кое-где еще оставался тонкий
слой снега, из-под которого местами проступала голая черная земля. Я
чувствовал, что и те двое, стоявшие бок о бок со мной, так же, как и я,
полны ощущения свободы, рождающегося из очертаний этого широкого мира, с
которым мы все соприкоснулись после столь длительного перерыва. Но вот,
повернув голову, я увидел профиль тридцать шестого, стоявшего с краю, и меня
поразила перемена, происшедшая в нем. А когда он, повернув голову, показал
мне свое лицо, меня словно кольнуло. Кожа на лице стала землистой и обвисла,
будто под ней не было мышц, ее изменившийся цвет ясно говорил о долгом
пребывании в тюрьме. Под его узкими глазами она набрякла мешками, резко
обозначились скулы, а кончик маленького фиолетового носа побелел, словно его
прищемили. И даже брови - единственное, что еще сохраняло на его лице
прежнюю форму, - торчали сейчас, как наклеенные, над запавшими глазами. Это
было совершенно другое лицо, чем то, которое я увидел при первой нашей
встрече. Думаю, что и я здорово переменился, так как тридцать шестой не мог
меня узнать.
Некоторое время он молча, с отсутствующим видом смотрел на меня, но,
узнав, слабо улыбнулся вымученной улыбкой. В его глазах, обращенных ко мне,
не было и следа той уверенности, которую он раньше демонстрировал мне,
новичку. Не то какая-то рассеянность была в них, не то из них словно вынули
зрительный нерв.
Он сейчас же отвернулся и некоторое время неподвижно смотрел перед
собой на густые насаждения низкорослого вечнозеленого кустарника. Потом
робко, как черепаха, боязливо высовывающая свою головку, вытянул толстую
шею, приподняв подбородок, и приблизился к листьям кустарника, сверкающим
капельками влаги после недавнего холода. Руки его были скованы наручниками,
и он коснулся листьев щекой и губами. Я видел, как из его округлившегося рта
вылетело белое облачко печального вздоха. Видел и листья кустарника,
прикоснувшиеся к его толстым губам как прикасается лед к пышущим жаром губам
больного.
- Тридцать шестой! Вольничать воспрещается! - раздался сзади окрик
надзирателя. Тридцать шестой вздрогнул и снова втянул голову в плечи.
Вскоре нас посадили в автобус, и мы поехали. У заключенного военной
тюрьмы единственная радость - вызов в трибунал. По дороге он окунается в
широкий простор, не ограниченный бетонными стенами тюрьмы. Перед его глазами
мелькают картины природы, люди, животные. Он видит шлагбаумы, семафоры,
проносящиеся мимо поезда. Видит поселки и улицы, пыльные ряды крыш, разбитый
войной асфальт. На перекрестках скапливаются люди, ожидая сигнала перейти
улицу. В глаза бросается красный цвет сумок, с которыми они спешат на
работу. Повседневная жизнь, от которой отрезан заключенный, открывается
перед ним. Прильнув лицом к окну, накрест оклеенному полосками бумаги, он