"Ингрид Нолль. Прохладой дышит вечер" - читать интересную книгу автора

рыхлый, смущенный мальчонка, поет голосом евнуха, да еще весь сияет от любви
к молодым. Пока публика размышляла, освистать этот "католический шлягер" или
рукоплескать исполнителю, раздался громкий голос престарелого дедушки Хуго:
"Какая очаровательная барышня!"
И тут впервые в жизни проявила присутствие духа моя мать. Она
парировала решительно: "Да уж, если бы не наша Фанни, некому было бы нам и
на фортепьяно поиграть".
Альберт ожидал оваций, но никто его выступление не оценил. Странное он
производил впечатление: что за существо такое? Голос как у девочки, одет как
служка в церкви, а в глазах - слезы умиления, того и гляди расплачется.
Сейчас его бы на руках носили, а тогда предпочитали не замечать. Иде тоже
было страшно стыдно за братца перед новой родней.
Так что преисполненному любви брату нашему Альберту, представшему перед
своим семейством с душой нараспашку, пришлось убраться прочь, как побитой
собаке. Он рухнул на колени у моей кровати не в состоянии ничего толком
объяснить. В конце концов я расплакалась вместе с ним.
А потом еще и Фанни досталось. Папочка хотел знать, зачем это она брату
помогла, почему от такого глупого поступка не удержала? Тут уж обиделась
Фанни. У нее есть подружка-католичка, призналась сестра, и она, Фанни,
тайком ходит на католическую мессу, и все их церковные обряды ей очень даже
нравятся. Когда папочка такое услышал, он пришел в ужас: подумать только,
дочка, эта вот его дочка чуть ли уже не перешла в католицизм, а ведь была-то
как шелковая, никаких проблем с ней не возникало!
Вероятно, гнев отца заставил Фанни еще больше заупрямиться. Можно
сказать, с тех пор жизнь ее пошла по другой колее. Альбертова "Ave Маriа"
тронула ее сердце, этого не мог понять ни отец, ни наш пастор, так что дочка
могла считать себя мученицей. А ведь Альберт потому только решил спеть, что
считал свое пение просто ангельски прекрасным.

У Альберта был, между прочим, один порок, с которым семейство никак не
боролось: в 1922 году, в десять лет, он посмотрел "Индийскую гробницу" и с
тех пор заболел синематографом. Наши родители не относились к тем
просвещенным бюргерам, у которых есть абонемент в театр или на концерты.
Хватило с них и того, что они купили Фанни рояль и снисходительно отнеслись
к Идиной страсти - автографам кинозвезд мужского пола. Кино они и за
искусство-то не считали, скорее, воспринимали как народное увеселение, и нам
с Альбертом дозволялось частенько его посещать. Там мой братец был
совершенно счастлив. Уж он-то в этом разбирался, знал не только звезд немого
кино, но и режиссеров и даже художников-декораторов. До сих пор, когда я
хожу в кино, мне все кажется, будто Альберт сидит рядом. Он обычно катал во
рту леденец, ухватившись своими похожими на сосиски пальчиками за спинку
стоящего перед ним кресла. Время от времени к нам оборачивалась какая-нибудь
рассерженная фрау, потому что кольцо на его пальце цеплялось за сетку, в
которую были уложены ее волосы.

- Ты совсем как мой папаша, - шучу я, обращаясь к Хульде, - тот тоже
был домоседом.
Папенькиным оправданием всегда служила его хромота, так что дом он
покидал лишь в самых крайних случаях. Гораздо больше нравилось ему, когда
все семейство собиралось вокруг него, патриарха. Маменька в молодые годы