"Шарле Нодье. Живописное и индустриальное путешествие в Парагвай-Ру и Южную Палингенезию " - читать интересную книгу автора

критики, которою Вольтер и Бомарше злоупотребили самым роковым образом, по
легкомыслию или по злобе обратив ее против всех общественных идей, что у нас
еще оставались, были сочинения Рабле и Мольера, подражать которым, однако,
чрезычайно трудно; впрочем, в ущерб моим философическим убеждениям, я должен
признаться, что если у литературы, как и у всех вещей на свете, есть свои
конечные цели, Рабле и Мольер своей цели пока не достигли; возможно,
Провидение еще подарит нам нового Рабле или нового Мольера, но они, к
несчастью, не торопятся явиться на свет. В самом деле, разве может жаргон
"Жеманниц" или "Ученых женщин" сравниться с тем жаргоном, на котором нам
предлагают говорить сегодня и который не имеет названия ни на одном языке?
Сам Тартюф, которого поэт изобразил в столь ярких красках, выглядел бы
жалким школяром в наш век лицемерия и вранья, когда преимуществами правды
пользуется одна лишь ложь. Потомки - если, конечно, у нас будут потомки -
смогут предъявить нам множество упреков, но самым характерной чертой нашей
эпохи они назовут почти полное отсутствие здравомыслящего насмешника,
которому хватает рассудительности для того, чтобы высмеивать чужие пороки и
отвечать справедливым презрением на невежественные и безумные выходки своих
современников. Как! неужели потомки смогут сказать, что мы прожили
шестьдесят лет в царстве самых бессовестных обманов, какими ложная
филантропия, ложная наука и ложная литература осмеливались когда-либо
докучать роду человеческому (и это отнюдь не преувеличение, в чем может
убедиться каждый честный человек, бросив взгляд в прошлое и сравнив его с
настоящим!); неужели наша поседевшая нация, в юности представленная Рабле, а
в зрелости - Мольером, выпьет до самого дна чашу бесчестия, подносимую ей
шарлатанами всех сортов и мастей, которых Табарен[16] не взял бы себе в
лакеи, - неужели все это произойдет, и никто не возвысит голоса, дабы
подвергнуть это подлое фиглярство тому осуждению, какого оно заслуживает?
Чем же заняты авторы истинно талантливые, авторы, достойные своей высокой и
значительной миссии и снискивающие славу превосходными комедиями, романами,
сатирами? Ведь их у нас немало! Авторы эти старательно критикуют в своих
кабинетах мелкие и смешные салонные слабости, мелкие семейные неурядицы,
которые трудно разглядеть даже в тот телескоп Гершеля, о котором мы
упоминали выше. Они объявляют войну пигмеев мелким и глупым гнусностям, не
имеющим решительно никакого значения, ибо не создавай люди серьезные и
рассудительные портретов такого рода, никто никогда не обратил бы внимания
на их оригиналы; они собирают крошки, оставшиеся от десерта Мариво и
Кребийона. А между тем на нашу долю выпали времена, достойные пера
Аристофана или Ювенала; времена, когда наглец Архилох, как ни старайся, не
сумел бы поразить своим дерзким ямбом тройную броню, которая охраняет
преуспевающий порок; времена, когда недостаточно клеймить безумцев и злодеев
остроумными пастелями и оригинальными набросками; времена, когда, боюсь,
кислота и каленое железо оказались бы средствами чересчур слабыми; а мы все
еще ожидаем если не Мольера, которого не дождемся, то хотя бы Лесажа или
Данкура![17] Нравственная поэзия и поэзия сатирическая, два великих
установления рода человеческого, уподобляются ныне горе-врачу, который
припудривает чумные язвы, надеясь вылечить больного от легкой сыпи. Тот,
кому дан талант и, следовательно, способность просвещать, исправлять, а
порою и карать людей, должен распоряжаться этим даром иначе; это больше, чем
ремесло, больше, чем искусство, это священная миссия.
Я торжественно объявляю, что, отвечай автор "Путешествия Кау'т'чука"