"Шарле Нодье. Вопросы литературной законности " - читать интересную книгу автора

то это не цитата в прямом смысле слова, а аллюзия, причем то, что слова
эти в обоих случаях сказаны об отцах персонажей, делает ее еще забавнее.
Корнель напрасно заподозрил Расина в желании передразнить и высмеять его -
ведь для аллюзии годятся лишь прекраснейшие и всем памятные строки, иначе
сходство, о котором говорилось выше, ускользнет от внимания читателя. Соль
аллюзии из "Сутяг" - в сближении таких далеких вещей, как проделки судебного
исполнителя и деяния прославленного полководца, и сравнение тем смешнее, чем
разительнее контраст.
Блестящий пример аллюзии вы найдете в речи Флешье над гробом Тюренна.
Флешье начинает не с Тюренна, а с Иуды Маккавея, но слушатели, захваченные
этим столь естественным и удачным сравнением, благодарны оратору за
открывшийся их уму простор. Флешье сравнивает великие события священной
истории с великими событиями истории нового времени, и все великолепие
церковного красноречия служит в его устах прославлению христианского воина.
Сколь бы ни был достоин восхищения человек, о котором идет речь, прямому
рассказу о нем не сравниться с этой риторической фигурой.
Таким образом, аллюзия не только не считается плагиатом, но, напротив,
делает честь изобретательному уму того, кто владеет ее искусством. Цитата в
собственном смысле слова свидетельствует лишь о наличии обычных и
легкодоступных познаний, меж тем как удачная аллюзия порой обличает гений.


IV


Об общности идей, бессознательном заимствовании и сходстве сюжетов

Бывают случаи, когда плагиат, казалось бы, несомненен, однако автор
заслуживает снисхождения, поскольку ясно видно, что он в нем не повинен. Я
имею в виду такие случаи, когда один и тот же предмет или предметы очень
сходные вызывают у разных авторов одни и те же мысли. Так, Филипп де Коммин,
нередко вынужденный по ходу своего повествования говорить о неблагодарности
сильных мира сего и об осторожности, с какой следует им служить, изъясняется
следующим образом: "Не более оказывайте услуг своему господину, чем способен
он вознаградить по справедливости". И сходится с Тацитом, который говорит:
"Благодеяния приятны лишь до тех пор, пока кажется, что за них можно воздать
равным; когда же они намного превышают такую возможность, то вызывают вместо
признательности ненависть" (Анналы, IV, 18) {Перевод А.С.Бобовича (Ред.).};
то же пишет Сенека: "Тот, кому стыдно не воздать за благодеяния, хочет,
чтобы отдавать было некому" (Нравственные письма к Луцилию, 81, 32) {Перевод
С.Ошерова (Ред.).}. Тех же мыслей придерживается и Квинт Цицерон: "Кто
считает, что он перед тобой в долгу, тот никоим образом не может быть твоим
другом" (О домогательстве консульства, 9). Сходство здесь, по моему
убеждению, объясняется общностью мыслей - вещью вполне естественной и весьма
далекой от плагиата. Совпадение мнений еще более понятно, когда двое ученых
рассуждают об одних и тех же материях, опираясь на одни и те же источники.
Поэтому не прав был Ламбен, возмущавшийся сходством суждений Джованни Микеле
Бруто о Цицероне со своими комментариями к этому автору; Бруто совершенно
справедливо опроверг обвинения в плагиате: "Не всякий, кто у другого взял, -
украл; вор не тот, кто, беря чужие слова, указывает их автора и его хвалит,