"Шарле Нодье. Вопросы литературной законности " - читать интересную книгу автора

истинный талант от такого, который только и умеет, что плести словеса. Гений
не создает школы. Все мастера стиля равно достойны восхищения, но ни один из
них не похож на другого. Слог Вергилия далек от слога Гомера, а слог
Мильтона отличается от того и от другого, хотя все трое - гениальные поэты.
Однообразие манеры, рождающее школы, - удел посредственностей. Итак, если вы
хотите вынести суждение о книге и доподлинно узнать, чем она вас пленила:
своими ли собственными, так сказать, внутренними качествами или же ловкими
приемами, - подвергните эту книгу испытанию стилизацией.
В наши дни, например, возникли во Франции поэтическая и прозаическая
школы, о которых, быть может, стоит поговорить еще прежде, чем вынесут свой
приговор потомки. Однако у меня так мало прав быть судьей в этой области,
что я вовсе не хотел бы навязывать кому-либо свое мнение {*}; я не
утверждаю, что я прав, я лишь делюсь своими впечатлениями, а читатели могут
принять их к сведению, но вольны с ними не соглашаться. Более того, я рад
отдать должное новым поэтам и расположить к ним публику: беда этих поэтов в
том, что они родились в несчастливую эпоху, эпоху упадка прекрасной
литературы, когда великие писатели уже сошли со сцены; поэтому мы должны
быть признательны нашим современникам, попытавшимся с помощью невинных
хитростей вернуть литературе былое величие. Правда, при этом они невольно
подрывают основы литературы, которую стремятся спасти, и ведут ее к
окончательному крушению, но что поделаешь: так уж устроен мир. Точно таким
же образом поэты александрийской школы погубили греческий гений; так зачахли
латинские музы, когда Стаций, а затем Авсоний и Клавдиан обрядили их в
пышные одежды и осыпали блестящей мишурой. Литература любого народа в чем-то
подобна живому существу: она начинает с лепета, однако в этих бессвязных
возгласах проглядывают великие мысли. В молодости литература пламенна и
вдохновенна, в зрелости - могуча и величественна, на склоне лет - серьезна и
возвышенна, а под конец наступает пора, когда, дряхлая, немощная, выжившая
из ума, она меняется до неузнаваемости. Тщетно искусная рука пытается с
помощью новейших румян возвратить ей молодость, тщетно стремится вернуть
упругость ее дряблым мускулам - слишком поздно, ничто уже не поможет
отжившей свой век литературе, и она рухнет под тяжестью варварских
побрякушек, которые идут ей не на пользу, а во вред. Более того, будучи
осуждены жить и творить в пору агонии обреченной литературы, самые
талантливые люди уподобляются жукам, которые точат поваленные деревья и тем
ускоряют их гниение; они мнят, что созидают, а на самом деле лишь разрушают.
{* В юности литературные занятия услаждали мой досуг, в пору зрелости
они приносят мне законные доходы, но я никогда не считал литературу своим
призванием и, разумеется, никогда не обольщался относительно своих талантов
в этой области. Поэтому высказанное здесь мнение, сегодня, вдобавок,
совершенно устаревшее, не претендует ни на чье внимание. Это просто-напросто
мои мысли; прав я или не прав, не знаю и потому с самого начала зарекся
приводить примеры. Я уважаю любой талант и, более того, любое соперничество
в литературе; каждый из соперников, добился он успеха или нет, достоин
уважения. Если читатели догадаются, кого я имел в виду, говоря о школах, то
это не моя вина. Описать таких незаурядных авторов, как вожди литературных
школ, - все равно что назвать их по имени; в этом привилегия гения, а может
быть, и его несчастье (НП).}
Прелесть стиля, в частности стиля поэтического, заключается прежде
всего в свежести, новизне, неповторимости образов; главное здесь - нестойкий