"Шарле Нодье. Библиоман " - читать интересную книгу автора

- Ну что ж! - сказал Теодор убитым голосом. - Жестокая судьба, как
водится, не щадит меня! Но скажите же: кому принадлежат эти жемчужины, эти
бриллианты, эти сказочные богатства, достойные украсить библиотеки де Ту и
Гролье?
- Все как обычно, сударь, - отвечал г-н Сильвестр. - Справедливость
требовала, чтобы первые издания античных авторов, эти старинные экземпляры
отличной сохранности с собственноручными пометами прославленных эрудитов,
эти интереснейшие и редчайшие труды по филологии, о существовании которых не
подозревают ни Академия, ни университет, перешли во владение сэра Ричарда
Хебера. Это доля британского льва, которому мы охотно уступаем греческие и
латинские книги - ведь нынче мало кто знает эти языки. А вот эти
великолепные коллекции трудов по естественной истории, уникальные по
стройности изложения и качеству гравюр, приобрел князь де***; которому
склонность к научным занятиям позволяет найти достойное применение огромному
состоянию. Эти любопытные драматические опыты наших предков - средневековые
мистерии и чудесные моралите, не знающие себе равных, пополнят образцовую
библиотеку господина Солейна. А эти старинные фацеции, изящные, тонкие,
прелестные, отлично сохранившиеся, дожидаются вашего друга, любезного и
остроумного господина Эме-Мартена. Мне нет нужды объяснять вам, кому
принадлежат эти книги в великолепных, нисколько не потертых сафьяновых
переплетах с тройной каемкой, пышным "кружевным" тиснением и замысловатыми
узорами. Их приобрел Шекспир мелких собственников, Корнель мелодрамы,
искусный и красноречивый певец страстей и добродетелей народа, который утром
не обратил на них должного внимания, но зато вечером выложил немалую сумму,
впрочем, ворча сквозь зубы, словно смертельно раненный кабан, и не
удостаивая соперников взгляда своих трагических глаз, осененных густыми
бровями.
Теодор уже ничего не слышал. Он занялся довольно красивым томом и
теперь измерял его своим эльзевириометром, иначе говоря - полуфутовой
линейкой с бесконечно малыми делениями, посредством которой он определял
цену и даже - увы! - достоинства всех книг. Десять раз измерял он проклятый
том, десять раз перепроверял удручавшую его цифру, затем что-то прошептал,
побледнел и лишился чувств. Я еле успел подхватить его и с большим трудом
усадил в первый же попавшийся фиакр.
Сколько я ни пытался узнать причину его страданий, все было напрасно.
Он не отвечал. Он не слышал моих слов. Наконец, вероятно, не в силах таить
дальше свое горе, он произнес:
- Перед вами - несчастнейший из смертных. Эта книга - Вергилий 1676
года с широкими полями; я был уверен, что владею самым большим экземпляром,
но этот больше моего на треть линии. Люди, настроенные враждебно или
пристрастно, сказали бы даже - на поллинии.
Я был потрясен. Было ясно, что Теодор бредит.
"На треть линии!" - повторил он, яростно грозя небу кулаком, словно
Аякс или Капаней.
Я дрожал всем телом.
Мало-помалу силы оставили несчастного. Он жил теперь лишь затем, чтобы
страдать. То и дело он твердил, ломая руки:
- "На треть линии!"
А я повторял про себя: "Черт бы побрал книги и книжную горячку!"
- Успокойтесь, друг мой, - ласково шептал я ему на ухо всякий раз,