"Шарле Нодье. Библиоман " - читать интересную книгу автора

трактаты, стихи и романы - книги самых - разных жанров и форматов, для
которых шумная реклама - вечное преддверие недосягаемого бессмертия и
которые, не найдя себе ценителей, перекочевывают из книжной лавки на
набережные Сены - этой бездонной Леты - и, покрываясь плесенью, бесславно
завершают свой дерзновенный полет. Мне случилось листать здесь глянцевитые
страницы своих ин-октаво, пребывавших в обществе книг пяти-шести моих
друзей.
Теодор вздохнул - но не оттого, что услужливому клеенчатому навесу было
не по силам уберечь от дождя плоды моего ума.
- Где ты, золотой век букинистов, торгующих под открытым небом? -
произнес он. - А ведь именно здесь, на набережных, мой прославленный друг
Барбье собрал столько сокровищ, что смог составить библиографию из
нескольких тысяч названий. Именно здесь с пользой для науки прогуливались
мудрый Монмерке по пути во дворец и мудрый Лабудри по выходе из собора.
Именно отсюда почтенный Булар, вооруженный своей мерной тростью, ежедневно
уносил по кубометру редких изданий, которые уже не умещались ни в одном из
его шести особняков, заваленных книгами. О! как часто мечтал он в этих
случаях об angulus Горация или же о волшебном мешочке, который при
необходимости мог вместить армию Ксеркса, а в обычное время висел на поясе
не хуже ножен дедушки Жанно! А нынче - какой позор! Нынче вы не найдете
здесь ничего, кроме скверных отродий новой литературы, которой никогда не
сделаться древней и которая живет не дольше суток, как мухи с берегов
Гипаниса; литературы, достойной угольной краски и тряпичной бумаги, которую
пускают в ход презренные издатели, не уступающие в глупости книгам,
выходящим из-под их прессов! Да что там, называть книгами это гадкое,
измаранное черной краской тряпье, которое мало изменилось с тех пор, как
покинуло корзину старьевщика, оскорбительно для самого слова "книга". Нынче
набережные обратились в морг для сегодняшних знаменитостей!
Он снова вздохнул; вздохнул и я, но по другой причине.
Я спешил увести Теодора отсюда, ибо возбуждение его, возраставшее с
каждой минутой, могло оказаться гибельным. Должно быть, то был роковой день
для моего друга - все кругом лишь усиливало его меланхолию.
- Вот, - сказал он, - роскошная витрина Лавока, этого Галлио дю Пре
ублюдочной словесности XIX столетия, этого предприимчивого и щедрого
издателя, которому следовало появиться на свет в иные, лучшие времена, хотя
на его совести прискорбные старания, способствовавшие чудовищному
размножению новых книг в ущерб старым, этого преступного пропагандиста
хлопчатой бумаги, невежественной орфографии и вычурных виньеток, этого
недостойного покровителя академической прозы и модной поэзии - как будто во
Франции были поэты после Ронсара и прозаики после Монтеня! Этот дворец
книг - троянский конь, скрывающий в своих недрах похитителей святыни, это
ящик Пандоры, ставший источником всех бедствий на земле! Я еще не разлюбил
окончательно этого каннибала и напишу главу для его сборника, но видеться с
ним я не желаю! - А вот этот зеленый дом, - воскликнул Теодор, - это лавка
почтенного Крозе, самого любезного из наших молодых издателей, который лучше
всех в Париже отличает переплет Дерома-старшего от переплета
Дерома-младшего; юный Крозе - последняя надежда последнего поколения
библиофилов, если, конечно, поколение это уцелеет в наш варварский век; но
нынче мне не суждено насладиться поучительной беседой с ним! Он отправился в
Англию, чтобы, пользуясь справедливым правом репрессалий, отвоевать у алчных