"Шарле Нодье. Библиоман " - читать интересную книгу автора

левантийский сафьян", - говорил он, потирая руки, отчего прослыл карлистом.
Как-то раз прошлым летом он прогуливался по людной улице, погруженный в
изучение какой-то книги. Тут из кабачка, пошатываясь, вышли несколько
почтенных граждан и пристали к нему, как с ножом к горлу; они непременно
желали, чтобы он крикнул: "Да здравствуют поляки!" "Я с радостью сделаю
это, - отвечал Теодор, который только и делал, что прославлял в мыслях своих
род человеческий, - но нельзя ли узнать, с какой целью?" - "С той целью, что
мы объявляем войну голландцам, которые угнетают поляков под предлогом того,
что не любят иезуитов", - отвечал ему друг просвещения, знаток географии и
мастер по части логики. "Господи помилуй, - перекрестился Теодор, - неужели
нам придется довольствоваться так называемой голландской бумагой господина
Монгольфье?"
Просвещенный собеседник ударом палки сломал ему ногу.
Три месяца Теодор провалялся в постели, изучая каталоги. Поскольку он
отроду был склонен принимать все близко к сердцу, чтение зажгло огонь в его
крови.
Даже когда дело пошло на поправку, спал он очень беспокойно. Его мучили
кошмары; однажды ночью жена разбудила его. "Если бы не ты, - сказал Теодор,
поцеловав ее, - я умер бы от ужаса и горя. Меня окружали беспощадные
чудовища!
- Каких чудовищ тебе бояться, друг мой? Ведь ты в жизни своей никому не
причинил зла.
- Насколько я помню, я видел тень Пюргольда: его ножницы безжалостно
кромсали поля моих необрезанных альдин, а тем временем свирепая тень Эдье
окунала в кислоту самую красивую из моих инкунабул, отчего страницы ее
становились абсолютно белыми; надеюсь, что оба злодея пребывают в чистилище,
а то и в аду!"
Жена решила, что он заговорил по-гречески, потому что он немного знал
греческий - во всяком случае, три полки в его библиотеке были уставлены
неразрезанными книгами на этом языке. Он никогда их не открывал и лишь
показывал издали самым близким друзьям, без запинки сообщая имя издателя, а
также место и год издания. Люди простодушные усматривали в этом чудо. Я
этого мнения не разделяю.
Поскольку Теодор таял на глазах, к нему позвали врача, который, как ни
странно, оказался человеком умным, да к тому же философом. Попробуйте
отыскать второго такого. Доктор сказал, что Теодору неизбежно грозит
кровоизлияние в мозг, и поместил в "Журнале медицинских наук" крайне
интересное описание его болезни, дав ей название "сафьянной мономании" или
"библиоманической горячки"; впрочем, в Академии наук эту статью обсуждать не
стали, ибо у Теодоровой болезни объявилась соперница в лице холеры-морбус.
Теодору посоветовали как можно больше гулять; эта мысль пришлась ему по
душе, и назавтра он вышел из дому ранним утром. Тревожась за него, я решил
составить ему компанию. К моей радости, мы направились на набережные; я
надеялся, что вид реки развлечет больного, но он не сводил глаз с парапетов,
которые были так пусты, словно здесь только что побывали защитники печати из
числа тех, что в феврале побросали в воду книги из библиотеки
архиепископства. На Цветочной набережной дела обстояли чуть-чуть получше.
Здесь продавалось множество книг - но каких! Все сочинения, которые газеты
превозносили месяц назад и которые редакторы и книгопродавцы стремятся
теперь сбыть с рук по самой низкой цене. Философические и исторические